01.08.2015 в 03:53
Пишет Рыжий Псих:Сказ про Айята-хитреца
Название: Сказ про Айята-хитреца
Автор: fandom Nomads 2015
Бета: fandom Nomads 2015
Размер: мини, 3.117 слов
Канон: половецкие сказы
Пейринг/Персонажи: хан Шарукан, ОМПКанлар-батыр, ОМПАйят-хитрец, ОМПКараепа, другие ОМП
Категория: джен
Жанр: броманс, юмор, сказание, при соответствующем настрое можно увидеть преслэш
Рейтинг: G
Краткое содержание: сказ о воинах могучих, да о дружбе молодецкой, да о хитрости Айята, мальца-удальца, что Канлара-батыра из беды выручила, да им обоим славу ратную за подвиги несказанные добыла
Примечание/Предупреждения: нет
Для голосования: #. fandom Nomads 2015 - "Сказ про Айята-хитреца"
читать дальшеДавно это было. Старики бают, что о тот год вся степь по весне будто пламенем пошла: столько маков цвело. И что призвал хан Шарукан собрать все курени и даже мелкие коши на одном поле. Десять дней перед ним шли половцы, старые воины, и молодые, и силачи-батыры, и вёрткие, как степные змейки, пластуны-разведчики, что и в ночи как кошка видят. А только хмурится хан всё сильнее. Повелел он и лучших коней ему показать. Десять дней вели мимо него лучших коней орды, да ни один хану не глянулся. Пуще прежнего хан хмурится. И тогда велел он выйти к нему самым отважным, самым ловким да самым сметливым воинам, да не всем, а только холостым да неженатым. Вышла к нему тысяча воинов. Хан рассердился — откуда столько молодых бездельников?
Повелел он тогда из этой тысячи выйти тем, кто единственный сын, и к матерям воротиться. А чтоб не обманул кто, приставил лучших камов приглядывать. Вышли многие молодые воины, кручинясь, и вернулись восвояси. И всё одно много осталось — под сотню, наверное. Хан хмурится — больно много молодых воинов рискнуть хочет, не зная даже, чего ради головы сложить могут. А тут старый Караепа ему нашёптывает — мол, мудрый хан, повели тем, кто жениться собрался этим летом, остаться, негоже разрушать едва созданное. Хан согласился, одарил Караепу богато за мудрый совет. Повелел всем, кто жену взять в дом этим летом собрался, тоже выйти.
Осталось двенадцать батыров и один совсем молоденький парнишка, едва ростом до стремени. Все с волосами светлыми, что с соломой схожи, а этот чёрен как галка и в ухмылке зубы скалит, смешно ему будто. Хан и велел отвечать парнишке, как он смеет, дитё почти, с воинами лучшими в один ряд себя ставить? А мальчишка смеётся: мол, вели, хан, любое испытание нам, оставшимся. Увидишь, справлюсь получше твоих батыров!
Хан Шарукан от злости ногами топает, кричит: — Как ты смеешь, мальчишка, надо мной насмехаться? Да тебя ворона на лету склюёт, ледащий жеребёнок затопчет, а ты — с батырами равняться!
Мальчишка опять смеётся, мол, ты, хан, ругайся, как душе угодно, а хитрый татарин в любом деле твоих батыров обставит.
Злится хан, да ничего не поделать. А Караепа опять рядом, жужжит как муха, вьётся возле хана, советует. Мол, хан Шарукан, повели привязать кольцо на красной нити, и чтоб нить эту твоя дочь держала за кончик, на вытянутой руке. А батыры пусть стреляют из луков, кто стрелой в кольцо попадёт, тот и будет лучшим.
Хан призадумался. Вроде и хорошее испытание, и за дочь как-то боязно. Впрочем, дочь — не сыновья, ею рискнуть можно.
А ветер в тот день порывистый был, коням гривы трепал, как мочальные бороды на колу. По велению хана вышла на поле юная девушка, встала на вершине высокого камня, в вытянутой руке — нить красная, на конце нити кольцо серебряное. Батыры луки достают, стрелы перебирают, ждут сигнала. Хан рукой махнул, понеслись батыры верхом на своих конях мимо камня, каждый на всём скаку по колечку стреляет. Первый в камень попал, второй в клок травы, третий вовсе с конём вместе по земле покатился, на потеху орде, а виной тому — норка суслика. Все так отстрелялись: кто в небо, кто в землю, кто в луны половинку. Остался один батыр, суровый и молчаливый Канлар, да мальчишка-татарин. Промчался Канлар на быстром, как птица, коне, выпустил стрелу… Перебила стрела шёлковую нить, к которой колечко привязано. Промчался за ним след в след и парнишка-татарин на своей коротконогой лошадёнке, в туче пыли, стрелой-тростинкой из охотничьего малого лука пронзил колечко, на солнце блеснувшее. Вонзилась стрела-тростинка, с надетым на неё колечком, в стрелу Канлара, да и застыла, дрожа.
Смеётся мальчишка: мол, храбрый Канлар, иди к дочери хана свататься, ты же нитку стрелой сорвал, а я так, помог маленько.
Канлар лицом потемнел, но смолчал. Хан Шарукан рукой махнул. Подъехали оба ближе. Хан им и говорит:
— Оба хороши, оба стреляете метко. У обоих кони быстрые, хоть у Канлара конь как огонь, а у татарина кобылка неказистая, да, видать, двужильная. Станьте оба тут, кумыса испейте, а я думать буду.
Караепа и тут возле хана вьётся, совет даёт: — Хотел ты, хан, самого лучшего коня найти, да ни в одном коше такого нет. А слышал я, у монгольского кагана есть табун белогривых лошадей, что быстрее ветра мчатся. Пусть добудут тебе хоть жеребёнка из того табуна! А монгольский каган дорого ценит своих белогривых, просто так не отдаст.
Шарукан выслушал хитрого старика, кивнул. Подозвал обоих стрелков, наказал добыть ему белогривого коня из табуна, что быстрее ветра. Сроку дал, ни много ни мало, семь дней. Повелел отправляться на рассвете, а в тот день отдыхать.
День-от к вечеру клонился, аки былиночка к земле. От уж и звёзды на небо высыпали, будто просо из мешка жена Тенгри-хана проронила. Половцы-то по кошам разошлись, ужинать да отдыхать, да табуны коней и стада овец на выпас пастухи погнали. Вот уж и тьма ночная землю укрыла, стихли даже малые шорохи, уснули все. Один Канлар не спит, думу думает — мол, как бы так суметь, сторговать коня у монгольского кагана? Силён Канлар-батыр, и собой хорош, и умён не по годам, а богатства не нажил — даже калым за невесту отдать нечем было бы, найдись девушка ему по сердцу. Как уж тут кагана уговаривать, на что белогривого выменять, коли всего богатства у Канлара — верный конь, вострая сабля да лук со стрелами? Даже кошмы нет, под спину подложить, так и спит батыр на голой земле, головой на седле, да конской попоной укрывается. Совсем уж закручнился Канлар-батыр, голову повесил. Да слышит — смех тихий да заливистый рядом, лёгкие шаги да частый топоток копыт по утоптанной земле. Татарчонок давешний лошадёнку свою с выпаса ведёт.
Вздохнул Канлар — вот ещё напасть на его голову. Сегодня едва стерпел насмешку, да в пути этого галчонка ехидного терпеть. Хоть отдохнуть бы дал перед дальней дорогой! А мальчишка-татарин уже вот он сам, сел на камушек, зубами белыми в улыбке сверкнул.
— Почто кручинишься, Канлар-батыр? Али не хороша у хана дочка? Чегой-то ты голову повесил. Али сон не идёт? Али угощением обошли?
Смолчал Канлар, только зарычал по-звериному, да в кулаке камень искрошил, с земли подобранный. А татарчонок не унимается.
— Почто спать не ляжешь? В шатре душно, под звёздами холодно? Али ветер шумит ковылём, спать мешает?
Не стерпел Канлар, ухватил наглеца-насмешника за плечи, встряхнул разок — чуть душу из парнишки не вытряс.
— Смеёшься, змеиное отродье? Мало колючек ядовитых ты мне в душу загнал? Мало перед ханом позорил? Не указ хана, завтра ехать вдвоём, убил бы тебя, как ящерицу, об эти камни, в землю бы втоптал за насмешки твои!
Татарчонок в улыбке зубы скалит, не боится гнева батыра.
— Ой, не насмешки мои тебе спать не дают, а думы горькие. То-то смотрю, один сидишь, у костров не пируешь, кумыс не пьёшь, голову руками подпираешь — видать, от дум отяжелела совсем? Так пусть твой конь думает, у него он какая башка-то большая! А я тебе про тот табун расскажу, из которого нам коня белогривого для хана добыть надо.
Отпустил Канлар татарчонка, сел на камень, ему на другой указал — мол, сядь да скажи по-людски, чего знаешь. Мальчишка покачал головой, палец к губам приложил, поманил батыра за собой. Вышли они во широкую степь, где на три полёта стрелы кругом видать, ни тени, ни камня, ни деревца, укрыться да подслушать некому. Сел на землю, батыру рядом на мягкий ковыль показал, садись, мол, говорить будем. Дождался, пока Канлар устроится поудобнее, да заговорил тихим голосом, без насмешек да шуточек своих обычных.
— Ты, батыр, на меня не серчай, что зубы скалю, я со всеми так — и с батырами, и с ханами-каганами, и с девками молодыми шутки шучу. Не смотри, что ростом мал, да годами не вышел, с малых лет зовут меня Айят-хитрец, и где моего имени не слышали, там. небось, земля с небом смыкается. Про кагана монгольского сразу забудь — злее зверя на земле нет. Не сторговать у него любимых коней белогривых ни за какие богатства, не выпросить ни за какие блага. На смерть нас хан посылает, Караепой завистливым подученный. Коли хочешь живым вернуться, слушай, что я скажу. Каждую четверть луны белогривых тех коней на новое пастбище перегоняют. Табун небольшой, коней не больше сотни, с кобылами да жеребятами считать если. Перегоняют его верные кагану воины, Пока со старого пастбища на новое не перегонят, не спят, не едят, только воду пьют. А вода там горькая. Есть всего один родник сладкой воды, из него речка течёт, чуть больше ручья, из той речки белогривые кони пьют. Людям же каган запретил эту воду пить — мол, замутят воду, кони пить не откажутся, у кобыл молоко пропадёт, а жеребята слабеть станут. Мучаются воины, а терпят — боятся злого кагана. Возьмём с тобой бурдюки новые, в одни кумыса свежего нальём, в другие в дне пути от того табуна наберём сладкой воды, из родника. Да в воду подмешаем сока сон-травы, он вкуса воды не испортит. Поднесём кумыс да воду воинам, что табун перегонять будут. Поначалу они кумыс выпьют, а на другой день, как силы убывать от жажды начнут, будут воду пить. Да не свою, горькую, а нашу, сладкую. А там и заснут. Как заснут, уведём с табуна коня да кобылу жеребую. Только в дороге меня слушай, делай то, что тебе скажу, ослушаешься — худо нам обоим будет.
Выслушал его Канлар-батыр, подумал немного.
— Ладно, — говорит, — твоя взяла. Так и сделаем. А теперь спать надо, ночи уж половина осталась.
Вернулись они к своим лошадям, да спать легли — небом звёздным укрывшись.
По утру Хан обоих к себе призвал, велел в дорогу собираться. Берите, мол, что в дороге нужно будет, да отправляйтесь. Сроку вам семь дней, вернётесь с конём белогривым — награжу, без белогривого вернётесь — головы с плеч долой. Поклонились хану Канлар с татарчонком да отправились — батыр с родителями попрощаться, старую мать утешить, братьям меньшим наказать отца слушаться, а Айят — бурдюки да кумыс добывать по кошевым стоянкам. До полудня уговорились у крайнего выпаса встретиться. А как встретились, бурдюки к сёдлам приторочили да в путь отправились. Ехали они долго ли, коротко — а прискакали к роднику со сладкой водой на третий день. Пустили коней попастись, сами к роднику подошли. Набрали семь бурдюков сладкой воды, да татарчонок соку из сон-травы надавил фляжку. Добавил сока в шесть бурдюков новеньких, а в старый, не единожды чиненый, не стал — мол, самим пригодится. Ещё и грязью поверх обмазал, чтоьб не хотелось никому об это старьё руки пачкать.
— Вот, Канлар-батыр, эти бурдюки воинам кагана отдадим, а старый в запас оставим, смотри, не проговорись. На обратном пути без воды нам не справиться. Как к табуну подъедем, ты молчи, я с табунщиками да перегонщиками сам говорить буду. А ты смотри в это время на коней да кобылиц — нужен нам конь белогривый со звездой во лбу, да кобыла едва жеребая. Конь тот узды ни разу в жизни не знал, под седлом не ходил, а кобыла никому, кроме того коня, подойти не даёт, бьёт серебряными копытами. Будут что спрашивать — молчи, будто воды в рот набрал, будто вовсе не понимаешь, на каком языке спрашивают. Хоть слово скажешь — пропадём оба.
Ответил ему батыр, — Всё, как ты сказал, сделаю. Расскажи только, почему я молчать должен?
— Ой, зря спрашиваешь, да скажу, коли так. Есть среди тех воинов-перегонщиков один кам-шаман, по голосу всю твою душу, как свою, проведает, все замыслы из тебя вытащит, а ты воли иметь не будешь, чтоб ему воспротивиться. Честен ты, Канлар-батыр, врать не умеешь. То и плохо. Ну да не беда — коли смолчишь, всё по-нашему будет.
С тем Канлар и согласился, и обещал слушать Айята-хитреца, как своих отца с матерью.
К вечеру того дня доехали оба до табуна белогривых лошадей. Навстречу им воины-перегонщики: семеро луки натянули, один вперёд выехал. Волосы чёрные до усов свисают, узловатые пальцы обереги щупают. Понял Канлар: это шаман тот страшный, что по голосу душу вытянет. Испугался батыр, язык его с перепугу к глотке прилип — и хотел бы сказать чего, да не сможет.
Долго смотрел на них страшный шаман, молча смотрел — уж закат степь красным светом, как кровью, залил, а тот всё смотрит. Но вот разомкнул уста, спросил путников голосом гулким и глухим, будто из пересохшего колодца долетевшим.
— Кто вы такие, меж собой не схожие? Чего ищете в степях наших? Лёгкой поживы ждёте, к кагану на поклон едете, али так, бродяги безродные, мимохожие?
Молчит Канлар, гнев в себе давит. Ни звуком, ни жестом не показал, что слышал хоть слово. А татарчонок соловьём заливается.
— Ой, воины благородные, да мы с братом по бабушкиной сестре козу потеряли, три дни за ней гнались, да у пустого колодца воды напиться остановились. Глядим — пропала козочка, ни столба, ни ямы, ни древа, где б она схорониться могла, не нашли. Тут видим — орёл летит, в когтях бурдюки несёт. На лапах орла оковки золотые, на шее, вот не соврать, ожерелье яхонтовое! Не иначе, колдун. Увидел он нашу козочку, сверху-то, бурдюки бросил, да кааааак ухнет в тот колодец, что сто лет, как высох! Там только мекнуло. Ну, мы с братом камень от скалы оторвали, что в пяти верстах тень давала, да колодец накрыли, пока орёл не вылез. Жалко козочку, да себя жальчее — небось, одной козой колдун не насытится, нас самих съесть решит. Собрали мы те бурдюки, что он выронил, один открыли — а там кумыс свежий. Взяли бурдюки с собой. Едем дальше — а дорогу-то домой потеряли. Как возвращаться будем? Разрешите с вами кочевать, на привалах помогать. Авось, по пути дорога домой сама вернётся — не искать же её по степи, как козу заблудшую? На брата моего не серчайте, дедушка нам один ум на двоих дал, да и тот на козе уехал, а язык братец мне в кости проиграл, с тех пор нем, как рыба, а я смолчать не могу, за двоих разговариваю.
Смеются воины, шаман в усы усмехается, кони и те ржут — позабавил их Айят простодушной побасенкой. Шаман рукой махнул, мол, поезжайте с нами, дуралеи, пока сами себя вслед за козой не потеряли. Бурдюки с кумысом забрал, по перегонщикам раздал — на двоих по бурдюку получилось.
Ночь Канлар с двумя погонщиками табун объезжал, один погонщик коней по головам считает, второй записывает на табличку, а Канлар следом плетётся, вроде как смотрит, чтоб этих умных куры лапами не загребли. Пока за ними ходил, всех коней с кобылами и жеребятами рассмотрел. Видел и сильного жеребца со звездой во лбу, быстрого, как ветер, и злую кобылу с серебряными копытами — самого чуть не покусала, пол-рукава оторвала, зверюга. По утру накормили их досыта, воины кумыса напились, а нашим братьям названным горькой воды в плошки налили — с вас, дурней, мол, и этого хватит. Канлар отпил глоток, скривился, горькую воду на землю вылил. Шаман заметил, спросил — что, мол, воду льёшь? Здесь перебирать не принято, что дали, тому и рад будь, А не то, за такое неуважение, мигом секир башка будет. Молчит Канлар, как об землю ушибленный, мимо шамана смотрит. Айят подъехал на своей кобылёнке поближе, давай снова соловьём разливаться. Мол, братец мой дурачок, богами обиженный, не серчай на него. Горькой воды братец не пил, не привык, вот и вылил. Не беда, сейчас сладкой воды налью, утешится.
Шаман грозно на татарина посмотрел, нож к горлу парнишки приставил. Потребовал ответ дать, где сладкую воду взяли.
Айят руками развёл, зубами белыми в улыбке блеснул.
— Не серчай, уважаемый, воду я сам набрал, из родника, что в скале был. Какой скале? Да той, от которой мы с братом камень отломили, чтобы колодец закрыть, в который колдун за козой залез, которая от нас убежала, когда мы по степи ехали, да в сухой колодец свалилась, чтобы воды напиться, а колдун её сверху увидал, да за ней бросился, будто не коза там сидит, а девка красная, а колдун-то не колдун, а орёл! Пока по небу летел, бурдюки нёс, с кумысом, что твои воины уже весь выпили, а за козой полез, так и уронил, а мы его камнем накрыли, что от скалы вдвоём оторвать сумели, пусть козе ожерелье яхонтовое кажет, а как камень оторвали, из скалы родник побежал. Куда побежал? Да разве он скажет, вода, всё-таки, языка-то у ней нет. А воды из того родника я набрал, и сам пил, и брат пил, а колодец и посейчас пьёт, наверное…
Отвязал татарин бурдюки с водой от седла, дал шаману попробовать. Тот отпил глоток, в усы крякнул.
— Хороша водица, давай сюда все бурдюки. Стой, не все — не видишь, дурень, старый бурдюк грязный совсем, из такого не то, что люди — собаки пить не станут. Вон, иди, дурню-братцу налей воды, так и быть, не жалко.
Подошёл Айят-хитрец к Канлару, воды ему в плошку налил, сам усмешку в углах губ прячет. Спросил шёпотом, закрыв спиной сидящего батыра, мол, видел ли коня да кобылицу? Канлар только кивнуть успел. Смотрит — опять шаман к ним едет.
— Вы двое, сегодня с погонщиками за табуном следите, пока я да воины, что в ночь табун считали, спать в повозке будем.
А батыру с татарчонком того и надо. Уснул шаман в повозке, крепко уснул — сок сон-травы, в воду намешанный да ночь настоянный, и коня с ног валит. Уснули рядом с ним воины-счетоводы, дремлют в сёдлах погонщики. Один наземь с седла свалился, только всхрапнул да кулак под щёку сунул — не проснулся даже.
— Ну, пора, Канлар-батыр, вот тебе аркан, лови белогривого со звездой во лбу, а мне ту кобылицу покажи.
Указал Канлар татарину на кобылу с серебряными копытами, А сам с арканом за белогривым погнался. На первый раз аркан мимо ушёл, по земле поволокся, на второй раз по ушам коня скользнул, на третий раз охватил крутую шею звезднолобого жеребца. Привязал батыр конец аркана к седлу, развернул своего коня, поскакал в сторону родного кочевья. Айят, заарканив кобылу, следом за ним на своей лошадке поспешает. День вскачь неслись, ночь летели, на утро кони пену ронять начали. Пока вываживали коней, пока обтирали ковылём их бока, пока поили — на горизонте туча пыли поднялась. То воины кагана в погоню бросились. Взял тогда Айят-хитрец, вылил остатки воды из бурдюка, бросил сам бурдюк в грязь, что стала от впитавшейся в землю воды. Крикнул трижды, — стань гора на месте бурдюка, помоги от погони уйти!
Стал бурдюк расти, пока в высокую гору не превратился. Вскочил Айят в седло, и понеслись они с батыром дальше. Долго ли, коротко ли — на исходе седьмого дня к родному кочевью добрались. Выводили коней, почистили, напоили, сами в порядок себя привели, тогда и к хану явились. Хан Шарукан как увидел коня да кобылицу — на радостях едва в пляс не пустился.
— Берите, — говорит, — что хотите в награду, за таких красавцев не жаль!
Айят скалит зубы, — мне, мол, и того довольно, что друг есть, лошадка верная да лук охотничий, а остальное своим умом добуду.
Канлар хотел сначала попросить в жёны дочь ханскую, да одумался — куда он её приведёт, коли в юрте его родителей ветер с нуждой частые гости? Думал, золота просить — совестно стало перед другом-татарином, без которого не только коней бы не привёл, но и сам бы голову сложил. Уж совсем было хотел рукой махнуть, да углядел Караепу, что от злости землю грыз.
— Не прогневайся, великий хан, да не надо мне ни богатства, ни чего ещё из того, что жадным людям свет застит. Одно в награду прошу — голову Караепы-завистника, змея подколодного.
Нахмурился хан, жаль ему советника терять, да слово назад не возьмёшь. Велел он голову Караепе отсечь да Канлару на золотом блюде подать.
Батыр же, получив такую награду, кинул голову Караепы собакам, блюдо золотое, помыв, отдал родителям. К ним же, как брата своего названного, как друга дорогого, привёл Айята-хитреца.
А что дальше было — знают лишь птицы перелётные, да ковыль-трава, что и по сей день в степи шумит, сказ про Айята-хитреца и Канлара-батыра рассказывает.
URL записиНазвание: Сказ про Айята-хитреца
Автор: fandom Nomads 2015
Бета: fandom Nomads 2015
Размер: мини, 3.117 слов
Канон: половецкие сказы
Пейринг/Персонажи: хан Шарукан, ОМПКанлар-батыр, ОМПАйят-хитрец, ОМПКараепа, другие ОМП
Категория: джен
Жанр: броманс, юмор, сказание, при соответствующем настрое можно увидеть преслэш
Рейтинг: G
Краткое содержание: сказ о воинах могучих, да о дружбе молодецкой, да о хитрости Айята, мальца-удальца, что Канлара-батыра из беды выручила, да им обоим славу ратную за подвиги несказанные добыла
Примечание/Предупреждения: нет
Для голосования: #. fandom Nomads 2015 - "Сказ про Айята-хитреца"
читать дальшеДавно это было. Старики бают, что о тот год вся степь по весне будто пламенем пошла: столько маков цвело. И что призвал хан Шарукан собрать все курени и даже мелкие коши на одном поле. Десять дней перед ним шли половцы, старые воины, и молодые, и силачи-батыры, и вёрткие, как степные змейки, пластуны-разведчики, что и в ночи как кошка видят. А только хмурится хан всё сильнее. Повелел он и лучших коней ему показать. Десять дней вели мимо него лучших коней орды, да ни один хану не глянулся. Пуще прежнего хан хмурится. И тогда велел он выйти к нему самым отважным, самым ловким да самым сметливым воинам, да не всем, а только холостым да неженатым. Вышла к нему тысяча воинов. Хан рассердился — откуда столько молодых бездельников?
Повелел он тогда из этой тысячи выйти тем, кто единственный сын, и к матерям воротиться. А чтоб не обманул кто, приставил лучших камов приглядывать. Вышли многие молодые воины, кручинясь, и вернулись восвояси. И всё одно много осталось — под сотню, наверное. Хан хмурится — больно много молодых воинов рискнуть хочет, не зная даже, чего ради головы сложить могут. А тут старый Караепа ему нашёптывает — мол, мудрый хан, повели тем, кто жениться собрался этим летом, остаться, негоже разрушать едва созданное. Хан согласился, одарил Караепу богато за мудрый совет. Повелел всем, кто жену взять в дом этим летом собрался, тоже выйти.
Осталось двенадцать батыров и один совсем молоденький парнишка, едва ростом до стремени. Все с волосами светлыми, что с соломой схожи, а этот чёрен как галка и в ухмылке зубы скалит, смешно ему будто. Хан и велел отвечать парнишке, как он смеет, дитё почти, с воинами лучшими в один ряд себя ставить? А мальчишка смеётся: мол, вели, хан, любое испытание нам, оставшимся. Увидишь, справлюсь получше твоих батыров!
Хан Шарукан от злости ногами топает, кричит: — Как ты смеешь, мальчишка, надо мной насмехаться? Да тебя ворона на лету склюёт, ледащий жеребёнок затопчет, а ты — с батырами равняться!
Мальчишка опять смеётся, мол, ты, хан, ругайся, как душе угодно, а хитрый татарин в любом деле твоих батыров обставит.
Злится хан, да ничего не поделать. А Караепа опять рядом, жужжит как муха, вьётся возле хана, советует. Мол, хан Шарукан, повели привязать кольцо на красной нити, и чтоб нить эту твоя дочь держала за кончик, на вытянутой руке. А батыры пусть стреляют из луков, кто стрелой в кольцо попадёт, тот и будет лучшим.
Хан призадумался. Вроде и хорошее испытание, и за дочь как-то боязно. Впрочем, дочь — не сыновья, ею рискнуть можно.
А ветер в тот день порывистый был, коням гривы трепал, как мочальные бороды на колу. По велению хана вышла на поле юная девушка, встала на вершине высокого камня, в вытянутой руке — нить красная, на конце нити кольцо серебряное. Батыры луки достают, стрелы перебирают, ждут сигнала. Хан рукой махнул, понеслись батыры верхом на своих конях мимо камня, каждый на всём скаку по колечку стреляет. Первый в камень попал, второй в клок травы, третий вовсе с конём вместе по земле покатился, на потеху орде, а виной тому — норка суслика. Все так отстрелялись: кто в небо, кто в землю, кто в луны половинку. Остался один батыр, суровый и молчаливый Канлар, да мальчишка-татарин. Промчался Канлар на быстром, как птица, коне, выпустил стрелу… Перебила стрела шёлковую нить, к которой колечко привязано. Промчался за ним след в след и парнишка-татарин на своей коротконогой лошадёнке, в туче пыли, стрелой-тростинкой из охотничьего малого лука пронзил колечко, на солнце блеснувшее. Вонзилась стрела-тростинка, с надетым на неё колечком, в стрелу Канлара, да и застыла, дрожа.
Смеётся мальчишка: мол, храбрый Канлар, иди к дочери хана свататься, ты же нитку стрелой сорвал, а я так, помог маленько.
Канлар лицом потемнел, но смолчал. Хан Шарукан рукой махнул. Подъехали оба ближе. Хан им и говорит:
— Оба хороши, оба стреляете метко. У обоих кони быстрые, хоть у Канлара конь как огонь, а у татарина кобылка неказистая, да, видать, двужильная. Станьте оба тут, кумыса испейте, а я думать буду.
Караепа и тут возле хана вьётся, совет даёт: — Хотел ты, хан, самого лучшего коня найти, да ни в одном коше такого нет. А слышал я, у монгольского кагана есть табун белогривых лошадей, что быстрее ветра мчатся. Пусть добудут тебе хоть жеребёнка из того табуна! А монгольский каган дорого ценит своих белогривых, просто так не отдаст.
Шарукан выслушал хитрого старика, кивнул. Подозвал обоих стрелков, наказал добыть ему белогривого коня из табуна, что быстрее ветра. Сроку дал, ни много ни мало, семь дней. Повелел отправляться на рассвете, а в тот день отдыхать.
День-от к вечеру клонился, аки былиночка к земле. От уж и звёзды на небо высыпали, будто просо из мешка жена Тенгри-хана проронила. Половцы-то по кошам разошлись, ужинать да отдыхать, да табуны коней и стада овец на выпас пастухи погнали. Вот уж и тьма ночная землю укрыла, стихли даже малые шорохи, уснули все. Один Канлар не спит, думу думает — мол, как бы так суметь, сторговать коня у монгольского кагана? Силён Канлар-батыр, и собой хорош, и умён не по годам, а богатства не нажил — даже калым за невесту отдать нечем было бы, найдись девушка ему по сердцу. Как уж тут кагана уговаривать, на что белогривого выменять, коли всего богатства у Канлара — верный конь, вострая сабля да лук со стрелами? Даже кошмы нет, под спину подложить, так и спит батыр на голой земле, головой на седле, да конской попоной укрывается. Совсем уж закручнился Канлар-батыр, голову повесил. Да слышит — смех тихий да заливистый рядом, лёгкие шаги да частый топоток копыт по утоптанной земле. Татарчонок давешний лошадёнку свою с выпаса ведёт.
Вздохнул Канлар — вот ещё напасть на его голову. Сегодня едва стерпел насмешку, да в пути этого галчонка ехидного терпеть. Хоть отдохнуть бы дал перед дальней дорогой! А мальчишка-татарин уже вот он сам, сел на камушек, зубами белыми в улыбке сверкнул.
— Почто кручинишься, Канлар-батыр? Али не хороша у хана дочка? Чегой-то ты голову повесил. Али сон не идёт? Али угощением обошли?
Смолчал Канлар, только зарычал по-звериному, да в кулаке камень искрошил, с земли подобранный. А татарчонок не унимается.
— Почто спать не ляжешь? В шатре душно, под звёздами холодно? Али ветер шумит ковылём, спать мешает?
Не стерпел Канлар, ухватил наглеца-насмешника за плечи, встряхнул разок — чуть душу из парнишки не вытряс.
— Смеёшься, змеиное отродье? Мало колючек ядовитых ты мне в душу загнал? Мало перед ханом позорил? Не указ хана, завтра ехать вдвоём, убил бы тебя, как ящерицу, об эти камни, в землю бы втоптал за насмешки твои!
Татарчонок в улыбке зубы скалит, не боится гнева батыра.
— Ой, не насмешки мои тебе спать не дают, а думы горькие. То-то смотрю, один сидишь, у костров не пируешь, кумыс не пьёшь, голову руками подпираешь — видать, от дум отяжелела совсем? Так пусть твой конь думает, у него он какая башка-то большая! А я тебе про тот табун расскажу, из которого нам коня белогривого для хана добыть надо.
Отпустил Канлар татарчонка, сел на камень, ему на другой указал — мол, сядь да скажи по-людски, чего знаешь. Мальчишка покачал головой, палец к губам приложил, поманил батыра за собой. Вышли они во широкую степь, где на три полёта стрелы кругом видать, ни тени, ни камня, ни деревца, укрыться да подслушать некому. Сел на землю, батыру рядом на мягкий ковыль показал, садись, мол, говорить будем. Дождался, пока Канлар устроится поудобнее, да заговорил тихим голосом, без насмешек да шуточек своих обычных.
— Ты, батыр, на меня не серчай, что зубы скалю, я со всеми так — и с батырами, и с ханами-каганами, и с девками молодыми шутки шучу. Не смотри, что ростом мал, да годами не вышел, с малых лет зовут меня Айят-хитрец, и где моего имени не слышали, там. небось, земля с небом смыкается. Про кагана монгольского сразу забудь — злее зверя на земле нет. Не сторговать у него любимых коней белогривых ни за какие богатства, не выпросить ни за какие блага. На смерть нас хан посылает, Караепой завистливым подученный. Коли хочешь живым вернуться, слушай, что я скажу. Каждую четверть луны белогривых тех коней на новое пастбище перегоняют. Табун небольшой, коней не больше сотни, с кобылами да жеребятами считать если. Перегоняют его верные кагану воины, Пока со старого пастбища на новое не перегонят, не спят, не едят, только воду пьют. А вода там горькая. Есть всего один родник сладкой воды, из него речка течёт, чуть больше ручья, из той речки белогривые кони пьют. Людям же каган запретил эту воду пить — мол, замутят воду, кони пить не откажутся, у кобыл молоко пропадёт, а жеребята слабеть станут. Мучаются воины, а терпят — боятся злого кагана. Возьмём с тобой бурдюки новые, в одни кумыса свежего нальём, в другие в дне пути от того табуна наберём сладкой воды, из родника. Да в воду подмешаем сока сон-травы, он вкуса воды не испортит. Поднесём кумыс да воду воинам, что табун перегонять будут. Поначалу они кумыс выпьют, а на другой день, как силы убывать от жажды начнут, будут воду пить. Да не свою, горькую, а нашу, сладкую. А там и заснут. Как заснут, уведём с табуна коня да кобылу жеребую. Только в дороге меня слушай, делай то, что тебе скажу, ослушаешься — худо нам обоим будет.
Выслушал его Канлар-батыр, подумал немного.
— Ладно, — говорит, — твоя взяла. Так и сделаем. А теперь спать надо, ночи уж половина осталась.
Вернулись они к своим лошадям, да спать легли — небом звёздным укрывшись.
По утру Хан обоих к себе призвал, велел в дорогу собираться. Берите, мол, что в дороге нужно будет, да отправляйтесь. Сроку вам семь дней, вернётесь с конём белогривым — награжу, без белогривого вернётесь — головы с плеч долой. Поклонились хану Канлар с татарчонком да отправились — батыр с родителями попрощаться, старую мать утешить, братьям меньшим наказать отца слушаться, а Айят — бурдюки да кумыс добывать по кошевым стоянкам. До полудня уговорились у крайнего выпаса встретиться. А как встретились, бурдюки к сёдлам приторочили да в путь отправились. Ехали они долго ли, коротко — а прискакали к роднику со сладкой водой на третий день. Пустили коней попастись, сами к роднику подошли. Набрали семь бурдюков сладкой воды, да татарчонок соку из сон-травы надавил фляжку. Добавил сока в шесть бурдюков новеньких, а в старый, не единожды чиненый, не стал — мол, самим пригодится. Ещё и грязью поверх обмазал, чтоьб не хотелось никому об это старьё руки пачкать.
— Вот, Канлар-батыр, эти бурдюки воинам кагана отдадим, а старый в запас оставим, смотри, не проговорись. На обратном пути без воды нам не справиться. Как к табуну подъедем, ты молчи, я с табунщиками да перегонщиками сам говорить буду. А ты смотри в это время на коней да кобылиц — нужен нам конь белогривый со звездой во лбу, да кобыла едва жеребая. Конь тот узды ни разу в жизни не знал, под седлом не ходил, а кобыла никому, кроме того коня, подойти не даёт, бьёт серебряными копытами. Будут что спрашивать — молчи, будто воды в рот набрал, будто вовсе не понимаешь, на каком языке спрашивают. Хоть слово скажешь — пропадём оба.
Ответил ему батыр, — Всё, как ты сказал, сделаю. Расскажи только, почему я молчать должен?
— Ой, зря спрашиваешь, да скажу, коли так. Есть среди тех воинов-перегонщиков один кам-шаман, по голосу всю твою душу, как свою, проведает, все замыслы из тебя вытащит, а ты воли иметь не будешь, чтоб ему воспротивиться. Честен ты, Канлар-батыр, врать не умеешь. То и плохо. Ну да не беда — коли смолчишь, всё по-нашему будет.
С тем Канлар и согласился, и обещал слушать Айята-хитреца, как своих отца с матерью.
К вечеру того дня доехали оба до табуна белогривых лошадей. Навстречу им воины-перегонщики: семеро луки натянули, один вперёд выехал. Волосы чёрные до усов свисают, узловатые пальцы обереги щупают. Понял Канлар: это шаман тот страшный, что по голосу душу вытянет. Испугался батыр, язык его с перепугу к глотке прилип — и хотел бы сказать чего, да не сможет.
Долго смотрел на них страшный шаман, молча смотрел — уж закат степь красным светом, как кровью, залил, а тот всё смотрит. Но вот разомкнул уста, спросил путников голосом гулким и глухим, будто из пересохшего колодца долетевшим.
— Кто вы такие, меж собой не схожие? Чего ищете в степях наших? Лёгкой поживы ждёте, к кагану на поклон едете, али так, бродяги безродные, мимохожие?
Молчит Канлар, гнев в себе давит. Ни звуком, ни жестом не показал, что слышал хоть слово. А татарчонок соловьём заливается.
— Ой, воины благородные, да мы с братом по бабушкиной сестре козу потеряли, три дни за ней гнались, да у пустого колодца воды напиться остановились. Глядим — пропала козочка, ни столба, ни ямы, ни древа, где б она схорониться могла, не нашли. Тут видим — орёл летит, в когтях бурдюки несёт. На лапах орла оковки золотые, на шее, вот не соврать, ожерелье яхонтовое! Не иначе, колдун. Увидел он нашу козочку, сверху-то, бурдюки бросил, да кааааак ухнет в тот колодец, что сто лет, как высох! Там только мекнуло. Ну, мы с братом камень от скалы оторвали, что в пяти верстах тень давала, да колодец накрыли, пока орёл не вылез. Жалко козочку, да себя жальчее — небось, одной козой колдун не насытится, нас самих съесть решит. Собрали мы те бурдюки, что он выронил, один открыли — а там кумыс свежий. Взяли бурдюки с собой. Едем дальше — а дорогу-то домой потеряли. Как возвращаться будем? Разрешите с вами кочевать, на привалах помогать. Авось, по пути дорога домой сама вернётся — не искать же её по степи, как козу заблудшую? На брата моего не серчайте, дедушка нам один ум на двоих дал, да и тот на козе уехал, а язык братец мне в кости проиграл, с тех пор нем, как рыба, а я смолчать не могу, за двоих разговариваю.
Смеются воины, шаман в усы усмехается, кони и те ржут — позабавил их Айят простодушной побасенкой. Шаман рукой махнул, мол, поезжайте с нами, дуралеи, пока сами себя вслед за козой не потеряли. Бурдюки с кумысом забрал, по перегонщикам раздал — на двоих по бурдюку получилось.
Ночь Канлар с двумя погонщиками табун объезжал, один погонщик коней по головам считает, второй записывает на табличку, а Канлар следом плетётся, вроде как смотрит, чтоб этих умных куры лапами не загребли. Пока за ними ходил, всех коней с кобылами и жеребятами рассмотрел. Видел и сильного жеребца со звездой во лбу, быстрого, как ветер, и злую кобылу с серебряными копытами — самого чуть не покусала, пол-рукава оторвала, зверюга. По утру накормили их досыта, воины кумыса напились, а нашим братьям названным горькой воды в плошки налили — с вас, дурней, мол, и этого хватит. Канлар отпил глоток, скривился, горькую воду на землю вылил. Шаман заметил, спросил — что, мол, воду льёшь? Здесь перебирать не принято, что дали, тому и рад будь, А не то, за такое неуважение, мигом секир башка будет. Молчит Канлар, как об землю ушибленный, мимо шамана смотрит. Айят подъехал на своей кобылёнке поближе, давай снова соловьём разливаться. Мол, братец мой дурачок, богами обиженный, не серчай на него. Горькой воды братец не пил, не привык, вот и вылил. Не беда, сейчас сладкой воды налью, утешится.
Шаман грозно на татарина посмотрел, нож к горлу парнишки приставил. Потребовал ответ дать, где сладкую воду взяли.
Айят руками развёл, зубами белыми в улыбке блеснул.
— Не серчай, уважаемый, воду я сам набрал, из родника, что в скале был. Какой скале? Да той, от которой мы с братом камень отломили, чтобы колодец закрыть, в который колдун за козой залез, которая от нас убежала, когда мы по степи ехали, да в сухой колодец свалилась, чтобы воды напиться, а колдун её сверху увидал, да за ней бросился, будто не коза там сидит, а девка красная, а колдун-то не колдун, а орёл! Пока по небу летел, бурдюки нёс, с кумысом, что твои воины уже весь выпили, а за козой полез, так и уронил, а мы его камнем накрыли, что от скалы вдвоём оторвать сумели, пусть козе ожерелье яхонтовое кажет, а как камень оторвали, из скалы родник побежал. Куда побежал? Да разве он скажет, вода, всё-таки, языка-то у ней нет. А воды из того родника я набрал, и сам пил, и брат пил, а колодец и посейчас пьёт, наверное…
Отвязал татарин бурдюки с водой от седла, дал шаману попробовать. Тот отпил глоток, в усы крякнул.
— Хороша водица, давай сюда все бурдюки. Стой, не все — не видишь, дурень, старый бурдюк грязный совсем, из такого не то, что люди — собаки пить не станут. Вон, иди, дурню-братцу налей воды, так и быть, не жалко.
Подошёл Айят-хитрец к Канлару, воды ему в плошку налил, сам усмешку в углах губ прячет. Спросил шёпотом, закрыв спиной сидящего батыра, мол, видел ли коня да кобылицу? Канлар только кивнуть успел. Смотрит — опять шаман к ним едет.
— Вы двое, сегодня с погонщиками за табуном следите, пока я да воины, что в ночь табун считали, спать в повозке будем.
А батыру с татарчонком того и надо. Уснул шаман в повозке, крепко уснул — сок сон-травы, в воду намешанный да ночь настоянный, и коня с ног валит. Уснули рядом с ним воины-счетоводы, дремлют в сёдлах погонщики. Один наземь с седла свалился, только всхрапнул да кулак под щёку сунул — не проснулся даже.
— Ну, пора, Канлар-батыр, вот тебе аркан, лови белогривого со звездой во лбу, а мне ту кобылицу покажи.
Указал Канлар татарину на кобылу с серебряными копытами, А сам с арканом за белогривым погнался. На первый раз аркан мимо ушёл, по земле поволокся, на второй раз по ушам коня скользнул, на третий раз охватил крутую шею звезднолобого жеребца. Привязал батыр конец аркана к седлу, развернул своего коня, поскакал в сторону родного кочевья. Айят, заарканив кобылу, следом за ним на своей лошадке поспешает. День вскачь неслись, ночь летели, на утро кони пену ронять начали. Пока вываживали коней, пока обтирали ковылём их бока, пока поили — на горизонте туча пыли поднялась. То воины кагана в погоню бросились. Взял тогда Айят-хитрец, вылил остатки воды из бурдюка, бросил сам бурдюк в грязь, что стала от впитавшейся в землю воды. Крикнул трижды, — стань гора на месте бурдюка, помоги от погони уйти!
Стал бурдюк расти, пока в высокую гору не превратился. Вскочил Айят в седло, и понеслись они с батыром дальше. Долго ли, коротко ли — на исходе седьмого дня к родному кочевью добрались. Выводили коней, почистили, напоили, сами в порядок себя привели, тогда и к хану явились. Хан Шарукан как увидел коня да кобылицу — на радостях едва в пляс не пустился.
— Берите, — говорит, — что хотите в награду, за таких красавцев не жаль!
Айят скалит зубы, — мне, мол, и того довольно, что друг есть, лошадка верная да лук охотничий, а остальное своим умом добуду.
Канлар хотел сначала попросить в жёны дочь ханскую, да одумался — куда он её приведёт, коли в юрте его родителей ветер с нуждой частые гости? Думал, золота просить — совестно стало перед другом-татарином, без которого не только коней бы не привёл, но и сам бы голову сложил. Уж совсем было хотел рукой махнуть, да углядел Караепу, что от злости землю грыз.
— Не прогневайся, великий хан, да не надо мне ни богатства, ни чего ещё из того, что жадным людям свет застит. Одно в награду прошу — голову Караепы-завистника, змея подколодного.
Нахмурился хан, жаль ему советника терять, да слово назад не возьмёшь. Велел он голову Караепе отсечь да Канлару на золотом блюде подать.
Батыр же, получив такую награду, кинул голову Караепы собакам, блюдо золотое, помыв, отдал родителям. К ним же, как брата своего названного, как друга дорогого, привёл Айята-хитреца.
А что дальше было — знают лишь птицы перелётные, да ковыль-трава, что и по сей день в степи шумит, сказ про Айята-хитреца и Канлара-батыра рассказывает.