кочующий киборг родом из Серого Дома
13.08.2015 в 18:59
Пишет Рыжий Псих:Название: Сказ о дружбе
Автор: fandom Nomads 2015
Бета: fandom Nomads 2015
Размер: миди, 4.711 слов
Пейринг/Персонажи: ОМП Яр, ОМП Тагир
Категория: джен
Жанр: приключения, сказ, броманс
Рейтинг: G
Краткое содержание: Сказ про то, как дружба из беды выручит да в рассветный сад приведёт
Для голосования: #. fandom Nomads 2015 - "Сказ о дружбе"
читать дальше
В давние времена, когда Русь стонала от набегов — то половцев, то печенегов, то других ворогов, приключилось это. Горели деревни и сёла, рушились городища… да только стоило ворогам уйти — снова отстраивались, и жили по-прежнему, только хитрей да крепче вырастали сыновья, торопились за отцов да братьев отмстить, сестёр из полона воротить. Так и в деревушке у края леса, откуда до степи рукой подать, подрастали мальчишки, почти все светлоголовые да сильные, храбрые да умелые. Один был чёрным, как галка, да шустрым и хитрым, со своими сестрой да матерью по зиме к деревенским прибился. Кузнец их всех к себе взял, приютил, татарчат черноглазых, брата с сестрой, детьми своими назвал, а мать их женой ему стала. Лето пришло, в страду поле жать пошли всей деревней. Женщины серпами колосья жнут, старики в копны собирают, дети выпавшие колоски подбирают. Споро дело идёт, и невдогляд никому, что трое младших деток в лес побежали, по ягоды, да без присмотра.
— Микитка, подь сюды! От малины-то скоко, всё красно по кустам!
— Ярик, отзынь! Сам вижу.
— Тагирка, чё-от на берёзу полез? Гнездо нашёл?
— Ай, тихо оба. Ведмедь идёт.
— Сам ты ведмедь. Чё-от мы, медведя испужаемся?
Медведь и впрямь вышел из малинника, рявкнул на малышей. Те к деревне помчались, только босые пятки засверкали. А татарчонок сидит на берёзе, ни жив ни мёртв, ждёт, когда медведь уйдёт. А медведь малины наелся да спать под кустом устроился. Только мальчик с дерева слез, перед медведем и оказался. Куда уйти? Как уйти? Впереди медведь, сзади берёза, по бокам кусты колючие. Заплакал Тагирка, испугался, что медведь его съест. Только вот за рубашку кто-то дёрнул. Это Ярик из куста высунулся, он с пол-дороги вернулся.
— Подь сюды, плакса. Тута дыра в кусте. Лезь и домой бегом, пока мамка тебя не выдрала.
— Ага, а сам драться будешь?
— Не буду я тебя бить, ты чё-от, блажной? Домой, грю, беги, потеряли ужо.
Так дни и летели, то миром, то дракой, то общими шалостями. Вроде как Ярик с Тагиркой и друзьями-то не были, и вражды меж ними не случалось. А коли Микитка с Савкой да с другими ребятами обижали татарчонка, Ярик вступался. Ежели Ярику попадало за проделки, Тагирка на себя половину вины брал, а то и всю — сироту али приёмыша бить не станут.
Лето прошло, за ним ещё одно, да другое, и под ночь перед жатвой налетели половцы, поля потравили, повытоптали, дома пожгли, кого убили, кого поймали да в полон увели. Мало кто попрятаться успел. Через три дня из лесных землянок выбрались уцелевшие, всего-то двое стариков, одна девка молодая да пара ребятишек, Ярик с Микиткой.
Погоревали, мёртвых, как могли, похоронили, и пошли в других местах жилья искать.
Долго ли, коротко, кто куда, да пристроились по сёлам и весям. Ярик один дальше всех ушёл, аж до города добрался, там и прижился.
Прошло десять лет. Вырос Яр сильным статным парнем, в дружину к князю попал, за смелость, верность да силу богатырскую. В княжеской дружине и печенегов воевать ходил, и торков, и булгар бивал. Раз отпросился съездить на то место, где деревня его была раньше, помянуть предков, родню погибшую, а то и узнать, где они. Отпустил парня князь, хоть и не хотел — всё ж таки богатырь славный, мужем одной из князевых дочерей мог бы стать вскорости, а тут и сгинуть может, в одиночку-то отправившись. Поклонился Яр князю, с друзьями-соратниками простился, да в путь пустился.
Ехал он на коне добром три дня и две ночи. К вечеру третьего дня доехал до того места, где раньше родная деревня стояла. Развёл костёр, коня пустил пастись, а сам спать лёг.
За полночь уж перевалило, как тишину ночную треск сучка в костре разорвал. Проснулся молодой богатырь, глаза от света рукой прикрыл, смотрит — что за диво? Из костра мать его вышла, да не одна — за ней следом кузнец идёт, за тем дед Овсей, да другие, кто в той деревне жил, от стрел и сабель половецких сгинул. Вышли все, стоят, на Яра смотрят, головами качают. И слышит он в треске костра голос матери: «Не ходи, сынок, в степь окаянную, не просись на ночлег в селах полянских. Предадут тебя, половцам в полон продадут. Пропадёшь сам, как мы пропали, последнюю надежду земли нашей сгубишь».
А старики головами всё качают, качают… Уснул добрый молодец, как колодой по голове зашибленный. До самого утра спал беспробудно. Утром же сел на коня и в обратный путь направился. Несколько сёл полянских проехал, ни в одном не спешился, ни в одном даже воды не испил. Вечером уж думал в поле ночевать, да заприметил деревушку небольшую у малой речки. Подъехал к крайней избёнке, в ставни постучал. Мол, открывайте, люди добрые. Вышел на стук мужичонка, худой да бледный, как рыба сушёная, что во дворе на верёвке висела.
— Откель ты, красный молодец? Чагой-то надоть?
— Не серчай, добрый человек, притомился я в дороге, ночлега ищу. Не пустишь ли переночевать?
— Отчего не пустить? Пущу. Токмо коняку-то свояго за домом привяжи, абы кто не увёл. Да в избу иди.
Сказано — сделано. Привязал Яр коня за домом, где трава и бурьян выше пояса вымахали. Вошёл в избу. Мужичок его за стол усадил, поставил две чашки с кашей, ложки на стол положил, да мёда хмельного налил и себе, и гостю. Едят, кашу с маслом нахваливают, мёдом пенным запивают. Вот только у мужичка вроде как и не убавляется, а гостю он исправно мёда подливает. Наелся, напился парень, хотел встать с лавки, да как подкошенный на пол рухнул. Мужичок потормошил его, потряс, потом связал, как козу на ярманку, и побежал звать кого-то. Вернулись с мужичонкой вместе злые татары, выволокли сонного богатыря из избёнки, поперёк его же коня кинули, к седлу привязали, да в степь умчались.
Очнулся Яр пополудни: жажда мучит, голова трещит, и не пошевелить ни рукой, ни ногой. Сидит он, связанный, спиной к столбу, посреди стойбища. Голоса вокруг незнакомые, лица плоские да узкоглазые, речь нерусская! Ох, думает, в беду попал, в полон к незнамо кому. Стал присматриваться да прислушиваться, пару знакомых слов услыхал, что от соседа-татарчонка в детстве слыхал. Смекнул тут, что в полон к татарам попал. А о те годы татаре под половцами ходили, одной ордой с ними стали. Что и говорить, струхнул парень, ибо слышал, что с пленными ратниками делают. Смерть лютая ждёт. А жить-то хочется!
От невесёлых дум отвлёк его голос, вроде как знакомый, да в то же время и вспомнить никак, кто ж таким голосом и когда говорил. Поднял витязь голову, посмотреть, кто это — а к нему вплотную почти молодой татарин подъехал, платье его богато вышито, так, что на солнце сверкает, аж глаза слепит. Уздечка да попона у коня его вороного и то в серебряных да золотых бляшках.
Спрыгнул с коня татарин, будто жар-птица крыльями махнула. Подошёл к пленнику, всмотрелся в лицо богатыря. Вскрикнул, узнавая, бросился путы резать, руки и ноги витязю растирать.
— Ай, Ярхан, вот удача! Давно тебя не видел, совсем заскучал. А ты уже тут, да в каком виде? Как это ты позволил себя связать?
— Тагир! Ты ли это? Как ты здесь? Вижу, свои-то тебя не обидели, вона как повернулось. А я ж и не знал, что с тобой сталось.
— Ай, не беда. В золоте хожу? Ты тоже будешь. Как же так, друга моего, брата названного — и обидеть? Никак нельзя. Пойдём в юрту, говорить будем, айран пить будем, вкусно есть будем. А вы, слепые байбаки, чтоб на глаза мне не показывались!
В юрте уселись на шкуры, дождались, пока принесут питьё да кушанья. Тагир всех отослал, чтоб говорить не мешали. Налил другу детства полную чашу айрана, с поклоном подал.
— Ты прости моих родичей, не со зла тебя схватили. Откупились тобой данники за неурожайный год. Ну да это их вину умножило.
— Да ладно тебе, друже. Не в обиде я, коли с тобой встретился. Только мне бы вот к князю воротиться надо, неспокойно ныне.
— А ты слушай, что говорить буду. Русские князья то с нами воюют, то меж собой. А меж собой воюют, нас на подмогу зовут, золотом платят. И твой князь на соседа войной идёт, или тот на него, а всё равно война. Хоть тебе и задания от князя не было, можешь ему потом сказать, что моё племя в подмогу позвал. Смекаешь? Я же своим скажу, что ты от князя прибыл, нас искал, да по дороге к подлым людям попал. За твой полон да позор отомстят, и другим неповадно будет. А ты рядом со мной держись, ни ваши, ни наши не тронут.
— Тагирка! Опять хитришь чего?
— Ай, Ярик, голову твою спасаю. И свою заодно. Мало здесь медвежьей силы да орлиной отваги, тут лисья хитрость нужна — чтоб и голову на плечах сохранить, и внакладе не остаться.
— То-то, смотрю, ты как птица-жар сияешь, при каждом шаге звенишь!
— Сам сейчас звенеть станешь! Ну-ка, сымай свои лохмотья, бери что хошь из тюков, носи на здоровье. Отказа не приму, обижусь люто.
— Да ладно уж, Тагир, совестно мне тебя обирать. Ты мне жизнь спас, напоил, накормил…
— Снимай это рваньё и надевай, что дам. Друг ты мне? Друг. Так чего позоришь, чего грязные тряпки на золотое платье не сменишь?
— Уговорил, друже. Прости, коли обидел ненароком.
Пока перешучивались да Яра в новое платье одевали, ночь пришла. За разговорами полночи скоротали, а там и спать легли.
Поутру Тагир друга к хану повёз, как посла и брата своего названого представить. Яр только диву давался — людей как травы вокруг, коней и того больше, все смеются, зубы скалят, лопочут по-своему. Так и озирался, думы думал, пока к стойбищу хана не приехали. Там с ханом Тагир говорил, Яр только вид делал, что слушает, да кивал, как друг ему моргнёт. Вроде как договорились. Татарин витязя обратно к себе повёз.
Как в его стойбище воротились, Тагир всех батыров да простых воинов созвал, ярлык ханский показал, приказал собираться. Мол, хан повелел принять предложение князя да воинов ему на подмогу послать. Часа не прошло, как все на конях с оружием были.
— Ну, Ярхан, веди нас к князю своему, дорогу показывай, — а шёпотом добавил: — Как под стены града стольного прибудем, пойдём с тобой вдвоём на поклон к князю. Смотри, не подведи меня, сторгуй у князя за нашу помощь злата-серебра по чести, по совести.
Яр согласился, обнял друга.
— Тагир, для тебя всё сделаю, как скажешь. Ты ж мне жизнь спас, а теперь и князя спасать едем.
С тем в путь и двинулись.
За два дня да две ночи доскакали до града стольного, походные шатры у стен раскинули. А витязь с батыром на поклон к князю пошли. У князя в тереме стон стоит: напал на княжеские земли соседний князь, людей посёк, посевы пожёг, уж почти на пороге. А заслон держать некому — всего войска лишь княжья дружина да горстка мужиков с вилами и дубинами остались. Пришли наши друзья к князю, а тот только рукой махнул. Как, мол, воевать, коли войска нету? Яр же ему, как с другом-татарином сговорился, отвечает, мол, не горюй, княже, я тебе в помощь войско позвал, полторы тысячи смелых, как барсы, батыров, а воеводой у них друг мой, Тагир-бай, и слово его твёрже булата. Коли заплатишь златом-серебром по чести, так не только отбросят ворога, но и его земли тебе добудут.
Обрадовался князь, слово дал, что не скупясь заплатит храбрецам, коли выполнят то, что Яр сказал. И сверх того трёх дочерей своих в жёны самым славным батырам отдаст, только бы окорот ворогу дали. На том и порешили.
А Тагир хитрость задумал. Яра послал к князю сказать, чтоб не удивлялся ничему, и ждал, что будет. Сам же войско своё разместил кольцом вокруг града, костры велел запалить, кости старые разбросать да бурдюки драные, а у костров старые кошмы да попоны оставить, будто не первый день осаду держат, вон уж как в своём стойбище обжились. Только всё по его приказанию сделали, поехал Тагир дозором вперёд, с собой семерых воинов взял. Недалече отъехал, как на князя-захватчика с малой дружиной напоролся. Князь не успел и рта открыть, как татарин на него с криком насел.
— Какой-такой война? Какой-такой сюда пришёл, когда я тут дань беру? Секир-башка хотел? Моя дань! Моя добыча! Твоя шакал старый, со спина подошёл, думал, глаз ёк? С Орда ссориться хотел? Смерти твоя хотел! Смерти и нашёл. Сейчас твоя секир-башка будет!
Испугался князь-захватчик, попятился. А на шум уж татары сбежались, дружину княжескую окружили, его самого по рукам-ногам, как барана, связали, саблями острыми грозят, зубы скалят. Взмолился пленник: "Отпусти меня, я за себя выкуп дам, злато, серебро, каменья драгоценные! Всё, что хошь, возьми, только жизнь не губи".
— Нет! Твоя богатства сам возьму, сёла пожгу, терем прикажу по брёвнышку разметать, а с тебя, собака, кожа сдеру, коврик сделаю.
Рванулся было князь, да вырваться не сумел. Сверкнула сабля острая — покатилась голова княжеская по сырой земле. Татаре же голову эту на копьё подняли, вокруг града провезли, пока лагерь сворачивали и костры гасили. Опосля ринулись конной лавой, войско убитого князя бить. А за ними и дружина выметнулась, Яр со товарищи. Как сказал Тагир, так и вышло — добыли Ярову князю земли того, кто на него войной шёл, а войско его частью побили, частью разогнали. Вернулись с победой к князю плату требовать. Тот сидит ни жив ни мёртв. Заплатишь по уговору — казна опустеет, не заплатишь — голову снять могут! Яр к князю — тот от него в покоях прячется, заперся, дрожит весь. Гридням кричит:
— Нету меня! Болен я тяжко! Опосля пусть приходят, недельки через две, а?
Разозлился Тагир, хочет мести, голову князю-обманщику отсечь обещает. Яр его успокоить поначалу пытался, потом плюнул.
— Сам князя из покоев вытащу и ответ держать заставлю. Жди меня тут, и вы, други, ждите. Не по-людски князь поступает.
Пошёл Яр князя к ответу призвать. Ратники перед дверью в покои встали — разметал, бояр раскидал, дверь дубовую, медью окованную, лавкой дубовой высадил. Глядь — нет князя! Окно закрыто, других дверей нет, сундуки на замки закрыты. Чудеса! Замаялся богатырь пропажу искать, да и сел на княжеское ложе, как на лавку. Ложе хрустнуло, под ложем охнуло. Смекнул витязь, где князь схоронился, руку под ложе запустил да и выволок обманщика за ногу.
— И не совестно тебе спасителей обманывать? Людей своих бросать? Не по-человечески поступаешь, княже! Подло это!
— И пусть подло! Зато живой. И казна при мне! А так отдашь всё, до последнего медяка, и сам по миру с котомкой? Не хочу! Князь я или не князь?
— Пока князь. Да боюсь, ненадолго.
— Ты мне вот не грози! Я тебя в дружину взял, босяка безродного, а ты меня стыдить вздумал?
— Не по-совести поступаешь, княже.
— Сам знаю! А что делать? Казна, считай, пустая, дочкам в приданое даже дать нечего!
— А ты всё равно дочерей в жёны самым смелым батырам обещал. Им приданое ни к чему.
— Троих только обещал! А у меня их семеро!
— Так всех семерых отдай.
— Не могу! Меньшие ещё совсем малые, за материн подол держатся.
— Ну так им пока и приданое ни к чему, а пока подрастут, и казна наберётся.
— Да пойми ты, чурбан медноголовый, боюсь я! Тебе хорошо, ты богатырь. А я? Стар я стал, болею вот… Пожалей князя, а? Не срами. Я тебе за это коня подарю. Аль хочешь — дом? Или сразу терем? Ну, что скажешь, богатырь?
— Скажу, что долг платежом красен, а уговор дороже денег. Пойдём, княже. А не пойдёшь, я сам тебя вынесу.
— Пойду, пойду… Уговорил, медведь этакий. Тихо-тихо! Не надо меня трогать! Я сам, так и быть.
Вышел князь к дружине да войску татарскому, повелел боярам сундуки со златом да серебром из казны взять и батырам отдать, в плату за оборону. Мамок с няньками кликнул, велел трёх старших дочерей привести. После обратился к Тагиру:
— Вот, всё честно, как уговаривались. И злато, и серебро, и дочки мои любимые. Не серчай уж, занедужил я малость, вот не сразу и…
— Добро, князь. В другой раз не обманывай, а то не послушаю друга, зарублю тебя.
Воротились татары в орду. Дочерей княжеских решили хану отдать, с каждой сундук серебра. Остальное себе оставили. Только Тагир к себе в юрту направился, как слышит топот конский. Прискакал всадник на буланом коне, спрыгнул наземь, поклонился в ноги.
— Прости, Тагир, я опять к тебе. Не будет мне житья у князя, обижен он, что я его стращал да совестил. Не простит.
— Ярхан, друг мой дорогой, мой дом — твой дом, и хватит об этом. А что до князя — так этих князей как костров в ночи, считать устанешь.
— Всё-то зубоскалишь, пройдоха. Расскажи хоть, как сумел ворога лютого споймать? Что за хитрость была?
— Ай, Ярик, сам не разгадал? Первая хитрость — костры да сор всякий, вид сделать, что осада долгая, давно тут стоим. Вторая хитрость — малым дозором навстречу поехать. Наши татарские лошади выносливые и лёгкие, быстрые да злые. А у вас и кони тяжёлые, и сами вы в кольчугах и латах. Повязать легко. Третья хитрость — запутать и напугать, а если бежать вздумает — голову отсечь.
— И правда, просто-то как! А я б не додумался.
— И!.. Не бери в голову. Пойдём спать, завтра долгий день будет.
Утром татарин поднял друга затемно, велел сесть на коня да ехать за ним. Недалеко и ехали, до холма ближайшего, вёрст пять примерно.
— Смотри, Яр, видишь, костров больших сколько?
— Много их, как звёзд в небе.
— Каждый костёр у одного племени, коша, куреня. Сколь костров, столь и племён в Орде.
— Так это ж тьма народа!
— Тьма-то тьма, да хан старый уже. Вот помрёт — сыновья Орду на части разорвут, как волки корову. Затем друг с другом биться будут, воевать, как ваши князья. Пропадёт Орда, растает, как снег под солнцем.
— Так это что ж получается? У вас и у нас всё одинаково?
— Так всегда было. Ай, рассвет уже. Пора обратно. Сегодня увидишь, как орда кочевать будет. Табунам да стадам сочная трава нужна, чистая вода. А здесь одна голая земля осталась. Год земля спать будет, год просыпаться, на третий год сочная трава нарастёт. вернуться можно будет.
— Так здесь раньше уж были? Вернулись?
— Не знаю. Когда возвращаются, когда нет. Йей… А по весне степь цветёт! Маков столько, будто ковёр красный от края и до края растянули! Раз таку красоту увидишь, навсегда степи своё сердце отдашь.
— Верю.
Лето прошло, а за ним осень, зима настала. Попривык Яр к кочевой жизни, с сородичами Тагира сдружился. Вместе с ними в набеги ходил, к князьям в наём, за-ради ратных подвигов. А как весна пришла, зацвела степь красными маками, будто зорька с неба на землю пала, от края до края землю затопила. Зашлось сердце у витязя от красы несказанной, слёзы на глаза навернулись. Так прекрасна была степь по весне, что полюбил он её, как родную землю. Ввечеру уж вернулся в стойбище, к другу своему давнему подошёл, да от избытка чувств слова молвить не может. А тот смеётся.
— Ай, Ярик, говорил я тебе, по весне в степь влюбишься! Смотри, разум от такой радости не растеряй! А то как с тобой говорить? Тебе слово — ты молчком, десять скажу — а ты сопли по полу тянешь.
— Да ну тебя, Тагирка. Всё насмешничаешь.
— Ожил что ль? От ума не отстал? От и славно.
— Кончай озоровать. Ты мне лучше вот что скажи. Год почти вместе кочуем, уже своим меня тут считают. Да и мне уж сроднилось как-то… Да только скучно мне. Данников поприжали, князьям тумаков навешали, печенегов прогнали вовсе, вся степь Орде досталась. Так неужто всё теперь, до конца дней лошадей пасти да коровам хвосты крутить?
— Йей, не кручинься, друже. Камы говорят, на Итиль-реке островов не счесть, а на одном островке древний клад зарыт. Остров тот не из песка, не из камней и земли, что лесом порастут, а из цельного камня белого.
— Клад? На кой он мне… Разве что швырять монеты по воде, как плоские камушки. Авось, на пару дней хоть какое-то развлечение будет. А после?
— Йок. Клад тот не простой. Злата, серебра, каменьев самоцветных не считай. Сор это, правду говоришь. А есть там меч-молния, на семи цепях к скале прикованный. Много батыров пытались его получить, да сами от него гибли. Дастся он в руки тому, кто сердцем чист. На другой же стороне скалы, бают, копьё летучее приковано, семижды семь цепей его держат. Разбить те цепи никто не может, их, говорят, Тенгри-хан ковал. А ежели кто цепи разбить изловчится да за копьё ухватиться успеет, унесёт его то копьё за тридевять земель, за тридесят рек, а что там будет, мне не сказали. Мал был, заснул, наверно.
— Всё шуткуешь опять?
— Да не шучу, что слышал, тебе рассказал.
— Ну, коли так, собирайся — поедем с тобой тот остров искать. Авось, и с мечом сдюжим, и про копьё узнаем.
— Ай, не спеши, Ярхан. Тот остров змей лютый сторожит, огнём дышит, сожрёт да не заметит. А коли змея поборем, дальше пойдём, так там дэв сидит, у него двадцать рук в каждой руке сабля острая. Много батыров он убил, и съел их с конями вместе, только косточки выплюнул!
— А мы ему бочку зелена вина поднесём. Выпьет да уснёт.
— Ай, смотрю, Ярка хитрым стал! Не будет он зелена вина пить, горькое оно.
— А мы его с мёдом хмельным смешаем. Так-то ж меня и опоил тот мужик полянский, когда вам в откуп меня выдал.
— Гляди-ка, ты и это прознал! Скоро сам ханом станешь, раз мудрый такой!
— Насмешник ты, Тагирка, да не сержусь на тебя. Друг ты мой и брат названный, а на братьев не гневаются.
— А и ладно, собираться пойдём. С другом дорога веселее.
Взяли они с собой мяса вяленого два мешка, лепёшек просяных, айрана, кумыса, бочку мёда да бочку зелена вина. Тагир ещё и мешочек перца прихватил, за пазуху сунул. Долго ли, коротко ли по степи на конях резвых ехали, встал на их пути берег Итиль-реки. Начали переправу искать. Лодку никто не даёт, как узнает, куда собрались. Кто ругается, кто слёзы льёт, молодых парней жалеючи. Рассердился Яр, выдернул из земли семь берёзок да две осинки, ивовой корой связал — плот получился. Дотянули его вдвоём до воды, погрузились с конями и поклажей вместе, да к белому острову отправились. Течение сильное, всё норовит мимо острова пронести али о камни разбить. Кое-как справились, пристали к берегу. Вывели лошадей на берег, начали поклажу сгружать. Только сгрузили — глядь, Змей коней жрёт. Одной пастью гнедого схватил, другой буланого, а третья башка то туда, то сюда тычется, себе кусок урвать хочет. Вот изловчилась да в буланого с другой стороны впилась. Яр озлился, меч свой выхватил, кинулся на змея лютого, все три шеи перерубил одним махом, как былиночки. Да только опоздал, кони-то уж дух испустили. Погоревали друзья, поклажу распределили меж собой и дальше пошли. Шли-шли, видят: впереди гора-не гора, холм стоит. Подобрались ближе, думали укрыться, ночь переждать, а холм-от поднялся, двадцать рук растопырил, глаз огромный открыл да как заревёт!
— Кто такие? Почему пришли? Почему мой сон прервали? Убью! Проглочу! Посеку!
Тагир вышел вперёд, поклонился дэву.
— Не ешь, не секи, не руби нас, грозный дэв! Мы тебе дань принесли. Два мешка вкусного вяленого мяса и две бочки мёда!
Дэв выслушал батыра, захохотал, будто гром прогремел. Вытащил из-за спины чашу огромную, чаша та размером с баню была.
— Лей сюда. На один глоток авось хватит, горло промочить. А мясо мне давай, есть буду. Понравится — просто убью, мучить не буду. Не понравится — живьём обоих съем.
Яр задрожал, но мясо дэву принёс. После выбили днища у бочек, с обоих враз в чашу вылили и мёд хмельной, и зелено вино. Смешались вино с мёдом, будто мёд один и есть. А дэв мясо съел, да от солёного, перчёного пить захотел. Поднял он чашу свою, начал мёд пить. А как выпил, уронил чашу и захрапел.
Прошли наши друзья мимо дэва тихонько, к заветной скале устремились.
На скале, цепями прикованный, бился меч-молния. Хоть с какой стороны подходи, грозит ударить. А цепи снять так и вовсе боязно. Тагир только цепь тронул, как меч вырваться из оков попытался. Кинулся тогда к мечу Яр, за рукоять схватил, цепи стряхнул, клинок к небу поднял. Ударила с клинка вострого в небо молния. Рвётся меч, из рук витязя выворачивается, хочет крови его испить. А Яр не сдаётся, держит меч, как положено, а остриём то в небо нацелит, то в камень упрёт. Тагир от меча попятился, за скалу зашёл. Глаз со страшного клинка не спускает, сам рукой по скале шарит, щель ли сыскать, чтоб укрыться, либо камень, чтоб от удара защититься. Нащупал палку какую-то, потянул… Меч же к нему рванулся, да Яр клинок удержал, вбок увёл. Перерубил клинок цепи кованые из небесного железа, что копьё держали. Копьё встрепенулось, вытянулось, на восход нацелилось, да в небо рванулось. А Тагир как вцепился в древко копья, так и полетел, за него держась. В мгновение в синеве небесной исчез, только золотая искорка сверкнула.
Заплакал тут Яр, на землю упал. Горько ему стало, что друга потерял, так горько, что и жизнь уж не мила. Поставил он меч меж камней, рукояткой заклинил, остриё к себе повернул. Сам на клинок бросился, смерти ища. А меч выскочил из щели в камнях, отлетел в сторону.
— Не буду тебя рубить, сердце чистое губить.
— Руби меня, меч, нет мне жизни без друга верного, спутника весёлого.
— Убивать не стану. А беде твоей помогу. Моя вина, что тебя испытывал, да цепи, что небесное копьё держали, перерубил, мне и отвечать.
— Да чем ты мне помочь можешь? Разве что знаешь, где друга моего искать, да мне скажешь.
— Отчего не знать? Знаю. Улетело копьё в страну рассветную, где растут деревья медные, с золотыми листьями да серебряными цветами. Там оно когда-то было деревцем, деревце то Тенгри-хан взял, древко копья выточил, а наконечник из солнечного луча сковал. Ежели друг твой копьё не выпустил, то сейчас оно в саду том стоит, тебя ждёт.
— Как же добраться-то туда, меч-молния? Крыльев-то ни у тебя, ни у меня нету.
— А ты меня послушай. Каждую ночь прилетает сюда тулпар, конь крылатый. Тут, на вершине скалы, родник с живой водой бьёт. Выпьет тулпар воды живой, сил наберётся — может трижды всю землю облететь, и не устанет. Пойди, стяни со змеева хвоста кожу, бурдюк сделай, воды этой набери. Пригодится. А как темнеть начнёт, на скалу заберись, да в камнях притаись. Как Тулпар начнёт воду пить, садись ему на спину и держись крепко. Захочет он тебя сбросить — и кататься будет, и скакать, и в реку нырять — терпи. Держись крепко. Как силы его на исходе будут, дай ему из бурдюка воды испить. Тут он твой станет. На нём и полетим друга твоего выручать.
— Спасибо за совет добрый. Чем тебе отплатить могу за доброту да подсказку?
— Имя мне дай, и всю твою жизнь служить тебе буду верой и правдой.
— Ну, коли так, имя тебе Яшен, что по-татарски молния.
— Доброе имя, мне нравится. А теперь поспеши — вечер скоро.
Пока богатырь шкуру с хвоста змея сдирал, пока отмывал, пока бурдюк сшивал да воду набирал, ночь на землю упала. Только и успел молодец за камнем затаиться, как с неба крылатый конь спустился. Припал конь к роднику, воду живую пьёт. Изловчился тут Яр, вскочил тулпару на спину, за гриву ухватился, к шее конской прижался. Хотел крылатый конь седока сбросить, а тот ни в какую. Уж тулпар и прыгал, и скакал, и в воду нырял, и по земле кататься пробовал! Всё без толку. Устал конь, встал как вкопанный, дышит тяжко. А Яр ему бурдюк с живой водой к морде, пей, мол, сил набирайся. Напился тулпар, да и позабыл, что без седока раньше летал. Как напился, в небо сиганул, крылья расправил, в рассветный сад полетел. Весь день летел, к вечеру только копытами медной земли коснулся. Скатился Яр с его спины на траву, чуть не порезался — трава-то тоже медная! Отпустил витязь коня крылатого, сам по саду пошёл, друга искать. Идёт и дивится — всё, как меч рассказывал, так и есть. Деревья стоят медные, листья на них золотые звенят, цветы серебряные. Тут и бабочки в воздухе висят, крыльями смарагдовыми не машут, и птицы статуэтками золотыми на ветках сидят, не поют. Долго ходил Яр по саду, чудесам дивился да друга искал. Притомился, на землю сел медную. Смотрит — стоит кто-то, за маленькое деревце держится. Подошёл — а то друг его, Тагир, только не дышит он, медью холодной стал, а халат златотканый — золотым. Звал друга богатырь, за плечи тряс, разбудить пытаясь — всё без толку. Закручинился тут он, заплакал, друга своего медного обняв. Упали слезинки на плечо медного юноши — халат снова мягким стал. На лицо слеза попала — вот уж не медный, а такой, как раньше, Тагир. Упали слёзы горючие на грудь юноши — задышал он, глаза открыл, друга обнял.
— Спас ты меня, Ярхан. Как нашёл, как разбудить от сна зачарованного смог?
— Если б мне Яшен, меч-молния, не помог, не подсказал, умер бы я сам от горя и тебя бы спасти не мог, его благодари.
— Он тебе помог, ты мне, а вместе небось втрое сильнее станем.
Смотрят — а сад медный оживать стал. Трава зазеленела, шёлковой стала, деревья листьями шелестят, белые цветы ароматом волшебным бабочек манят разноцветных, что вокруг порхают, птицы поют, а на полянке, где пустое поле медное было, пасётся табун тулпаров, крылатых лошадей, за ними юрта из белого войлока, златом да жемчугами шитая. Возле юрты девушки юные, одна другой краше, улыбаются, героев к себе зовут. Вошли оба юноши в юрту, стали там жить, девы небесные им жёнами стали, табуны тулпаров, как облака, множились, и дети народились героями. А меч Яшен? До сих пор на почётном месте лежит, рассветную страну оберегает. Я там проездом был, кумыс из рукава пил, свежим ветром закусывал. А пригласят сказки баить, так и снова пойду.
URL записиАвтор: fandom Nomads 2015
Бета: fandom Nomads 2015
Размер: миди, 4.711 слов
Пейринг/Персонажи: ОМП Яр, ОМП Тагир
Категория: джен
Жанр: приключения, сказ, броманс
Рейтинг: G
Краткое содержание: Сказ про то, как дружба из беды выручит да в рассветный сад приведёт
Для голосования: #. fandom Nomads 2015 - "Сказ о дружбе"
читать дальше
В давние времена, когда Русь стонала от набегов — то половцев, то печенегов, то других ворогов, приключилось это. Горели деревни и сёла, рушились городища… да только стоило ворогам уйти — снова отстраивались, и жили по-прежнему, только хитрей да крепче вырастали сыновья, торопились за отцов да братьев отмстить, сестёр из полона воротить. Так и в деревушке у края леса, откуда до степи рукой подать, подрастали мальчишки, почти все светлоголовые да сильные, храбрые да умелые. Один был чёрным, как галка, да шустрым и хитрым, со своими сестрой да матерью по зиме к деревенским прибился. Кузнец их всех к себе взял, приютил, татарчат черноглазых, брата с сестрой, детьми своими назвал, а мать их женой ему стала. Лето пришло, в страду поле жать пошли всей деревней. Женщины серпами колосья жнут, старики в копны собирают, дети выпавшие колоски подбирают. Споро дело идёт, и невдогляд никому, что трое младших деток в лес побежали, по ягоды, да без присмотра.
— Микитка, подь сюды! От малины-то скоко, всё красно по кустам!
— Ярик, отзынь! Сам вижу.
— Тагирка, чё-от на берёзу полез? Гнездо нашёл?
— Ай, тихо оба. Ведмедь идёт.
— Сам ты ведмедь. Чё-от мы, медведя испужаемся?
Медведь и впрямь вышел из малинника, рявкнул на малышей. Те к деревне помчались, только босые пятки засверкали. А татарчонок сидит на берёзе, ни жив ни мёртв, ждёт, когда медведь уйдёт. А медведь малины наелся да спать под кустом устроился. Только мальчик с дерева слез, перед медведем и оказался. Куда уйти? Как уйти? Впереди медведь, сзади берёза, по бокам кусты колючие. Заплакал Тагирка, испугался, что медведь его съест. Только вот за рубашку кто-то дёрнул. Это Ярик из куста высунулся, он с пол-дороги вернулся.
— Подь сюды, плакса. Тута дыра в кусте. Лезь и домой бегом, пока мамка тебя не выдрала.
— Ага, а сам драться будешь?
— Не буду я тебя бить, ты чё-от, блажной? Домой, грю, беги, потеряли ужо.
Так дни и летели, то миром, то дракой, то общими шалостями. Вроде как Ярик с Тагиркой и друзьями-то не были, и вражды меж ними не случалось. А коли Микитка с Савкой да с другими ребятами обижали татарчонка, Ярик вступался. Ежели Ярику попадало за проделки, Тагирка на себя половину вины брал, а то и всю — сироту али приёмыша бить не станут.
Лето прошло, за ним ещё одно, да другое, и под ночь перед жатвой налетели половцы, поля потравили, повытоптали, дома пожгли, кого убили, кого поймали да в полон увели. Мало кто попрятаться успел. Через три дня из лесных землянок выбрались уцелевшие, всего-то двое стариков, одна девка молодая да пара ребятишек, Ярик с Микиткой.
Погоревали, мёртвых, как могли, похоронили, и пошли в других местах жилья искать.
Долго ли, коротко, кто куда, да пристроились по сёлам и весям. Ярик один дальше всех ушёл, аж до города добрался, там и прижился.
Прошло десять лет. Вырос Яр сильным статным парнем, в дружину к князю попал, за смелость, верность да силу богатырскую. В княжеской дружине и печенегов воевать ходил, и торков, и булгар бивал. Раз отпросился съездить на то место, где деревня его была раньше, помянуть предков, родню погибшую, а то и узнать, где они. Отпустил парня князь, хоть и не хотел — всё ж таки богатырь славный, мужем одной из князевых дочерей мог бы стать вскорости, а тут и сгинуть может, в одиночку-то отправившись. Поклонился Яр князю, с друзьями-соратниками простился, да в путь пустился.
Ехал он на коне добром три дня и две ночи. К вечеру третьего дня доехал до того места, где раньше родная деревня стояла. Развёл костёр, коня пустил пастись, а сам спать лёг.
За полночь уж перевалило, как тишину ночную треск сучка в костре разорвал. Проснулся молодой богатырь, глаза от света рукой прикрыл, смотрит — что за диво? Из костра мать его вышла, да не одна — за ней следом кузнец идёт, за тем дед Овсей, да другие, кто в той деревне жил, от стрел и сабель половецких сгинул. Вышли все, стоят, на Яра смотрят, головами качают. И слышит он в треске костра голос матери: «Не ходи, сынок, в степь окаянную, не просись на ночлег в селах полянских. Предадут тебя, половцам в полон продадут. Пропадёшь сам, как мы пропали, последнюю надежду земли нашей сгубишь».
А старики головами всё качают, качают… Уснул добрый молодец, как колодой по голове зашибленный. До самого утра спал беспробудно. Утром же сел на коня и в обратный путь направился. Несколько сёл полянских проехал, ни в одном не спешился, ни в одном даже воды не испил. Вечером уж думал в поле ночевать, да заприметил деревушку небольшую у малой речки. Подъехал к крайней избёнке, в ставни постучал. Мол, открывайте, люди добрые. Вышел на стук мужичонка, худой да бледный, как рыба сушёная, что во дворе на верёвке висела.
— Откель ты, красный молодец? Чагой-то надоть?
— Не серчай, добрый человек, притомился я в дороге, ночлега ищу. Не пустишь ли переночевать?
— Отчего не пустить? Пущу. Токмо коняку-то свояго за домом привяжи, абы кто не увёл. Да в избу иди.
Сказано — сделано. Привязал Яр коня за домом, где трава и бурьян выше пояса вымахали. Вошёл в избу. Мужичок его за стол усадил, поставил две чашки с кашей, ложки на стол положил, да мёда хмельного налил и себе, и гостю. Едят, кашу с маслом нахваливают, мёдом пенным запивают. Вот только у мужичка вроде как и не убавляется, а гостю он исправно мёда подливает. Наелся, напился парень, хотел встать с лавки, да как подкошенный на пол рухнул. Мужичок потормошил его, потряс, потом связал, как козу на ярманку, и побежал звать кого-то. Вернулись с мужичонкой вместе злые татары, выволокли сонного богатыря из избёнки, поперёк его же коня кинули, к седлу привязали, да в степь умчались.
Очнулся Яр пополудни: жажда мучит, голова трещит, и не пошевелить ни рукой, ни ногой. Сидит он, связанный, спиной к столбу, посреди стойбища. Голоса вокруг незнакомые, лица плоские да узкоглазые, речь нерусская! Ох, думает, в беду попал, в полон к незнамо кому. Стал присматриваться да прислушиваться, пару знакомых слов услыхал, что от соседа-татарчонка в детстве слыхал. Смекнул тут, что в полон к татарам попал. А о те годы татаре под половцами ходили, одной ордой с ними стали. Что и говорить, струхнул парень, ибо слышал, что с пленными ратниками делают. Смерть лютая ждёт. А жить-то хочется!
От невесёлых дум отвлёк его голос, вроде как знакомый, да в то же время и вспомнить никак, кто ж таким голосом и когда говорил. Поднял витязь голову, посмотреть, кто это — а к нему вплотную почти молодой татарин подъехал, платье его богато вышито, так, что на солнце сверкает, аж глаза слепит. Уздечка да попона у коня его вороного и то в серебряных да золотых бляшках.
Спрыгнул с коня татарин, будто жар-птица крыльями махнула. Подошёл к пленнику, всмотрелся в лицо богатыря. Вскрикнул, узнавая, бросился путы резать, руки и ноги витязю растирать.
— Ай, Ярхан, вот удача! Давно тебя не видел, совсем заскучал. А ты уже тут, да в каком виде? Как это ты позволил себя связать?
— Тагир! Ты ли это? Как ты здесь? Вижу, свои-то тебя не обидели, вона как повернулось. А я ж и не знал, что с тобой сталось.
— Ай, не беда. В золоте хожу? Ты тоже будешь. Как же так, друга моего, брата названного — и обидеть? Никак нельзя. Пойдём в юрту, говорить будем, айран пить будем, вкусно есть будем. А вы, слепые байбаки, чтоб на глаза мне не показывались!
В юрте уселись на шкуры, дождались, пока принесут питьё да кушанья. Тагир всех отослал, чтоб говорить не мешали. Налил другу детства полную чашу айрана, с поклоном подал.
— Ты прости моих родичей, не со зла тебя схватили. Откупились тобой данники за неурожайный год. Ну да это их вину умножило.
— Да ладно тебе, друже. Не в обиде я, коли с тобой встретился. Только мне бы вот к князю воротиться надо, неспокойно ныне.
— А ты слушай, что говорить буду. Русские князья то с нами воюют, то меж собой. А меж собой воюют, нас на подмогу зовут, золотом платят. И твой князь на соседа войной идёт, или тот на него, а всё равно война. Хоть тебе и задания от князя не было, можешь ему потом сказать, что моё племя в подмогу позвал. Смекаешь? Я же своим скажу, что ты от князя прибыл, нас искал, да по дороге к подлым людям попал. За твой полон да позор отомстят, и другим неповадно будет. А ты рядом со мной держись, ни ваши, ни наши не тронут.
— Тагирка! Опять хитришь чего?
— Ай, Ярик, голову твою спасаю. И свою заодно. Мало здесь медвежьей силы да орлиной отваги, тут лисья хитрость нужна — чтоб и голову на плечах сохранить, и внакладе не остаться.
— То-то, смотрю, ты как птица-жар сияешь, при каждом шаге звенишь!
— Сам сейчас звенеть станешь! Ну-ка, сымай свои лохмотья, бери что хошь из тюков, носи на здоровье. Отказа не приму, обижусь люто.
— Да ладно уж, Тагир, совестно мне тебя обирать. Ты мне жизнь спас, напоил, накормил…
— Снимай это рваньё и надевай, что дам. Друг ты мне? Друг. Так чего позоришь, чего грязные тряпки на золотое платье не сменишь?
— Уговорил, друже. Прости, коли обидел ненароком.
Пока перешучивались да Яра в новое платье одевали, ночь пришла. За разговорами полночи скоротали, а там и спать легли.
Поутру Тагир друга к хану повёз, как посла и брата своего названого представить. Яр только диву давался — людей как травы вокруг, коней и того больше, все смеются, зубы скалят, лопочут по-своему. Так и озирался, думы думал, пока к стойбищу хана не приехали. Там с ханом Тагир говорил, Яр только вид делал, что слушает, да кивал, как друг ему моргнёт. Вроде как договорились. Татарин витязя обратно к себе повёз.
Как в его стойбище воротились, Тагир всех батыров да простых воинов созвал, ярлык ханский показал, приказал собираться. Мол, хан повелел принять предложение князя да воинов ему на подмогу послать. Часа не прошло, как все на конях с оружием были.
— Ну, Ярхан, веди нас к князю своему, дорогу показывай, — а шёпотом добавил: — Как под стены града стольного прибудем, пойдём с тобой вдвоём на поклон к князю. Смотри, не подведи меня, сторгуй у князя за нашу помощь злата-серебра по чести, по совести.
Яр согласился, обнял друга.
— Тагир, для тебя всё сделаю, как скажешь. Ты ж мне жизнь спас, а теперь и князя спасать едем.
С тем в путь и двинулись.
За два дня да две ночи доскакали до града стольного, походные шатры у стен раскинули. А витязь с батыром на поклон к князю пошли. У князя в тереме стон стоит: напал на княжеские земли соседний князь, людей посёк, посевы пожёг, уж почти на пороге. А заслон держать некому — всего войска лишь княжья дружина да горстка мужиков с вилами и дубинами остались. Пришли наши друзья к князю, а тот только рукой махнул. Как, мол, воевать, коли войска нету? Яр же ему, как с другом-татарином сговорился, отвечает, мол, не горюй, княже, я тебе в помощь войско позвал, полторы тысячи смелых, как барсы, батыров, а воеводой у них друг мой, Тагир-бай, и слово его твёрже булата. Коли заплатишь златом-серебром по чести, так не только отбросят ворога, но и его земли тебе добудут.
Обрадовался князь, слово дал, что не скупясь заплатит храбрецам, коли выполнят то, что Яр сказал. И сверх того трёх дочерей своих в жёны самым славным батырам отдаст, только бы окорот ворогу дали. На том и порешили.
А Тагир хитрость задумал. Яра послал к князю сказать, чтоб не удивлялся ничему, и ждал, что будет. Сам же войско своё разместил кольцом вокруг града, костры велел запалить, кости старые разбросать да бурдюки драные, а у костров старые кошмы да попоны оставить, будто не первый день осаду держат, вон уж как в своём стойбище обжились. Только всё по его приказанию сделали, поехал Тагир дозором вперёд, с собой семерых воинов взял. Недалече отъехал, как на князя-захватчика с малой дружиной напоролся. Князь не успел и рта открыть, как татарин на него с криком насел.
— Какой-такой война? Какой-такой сюда пришёл, когда я тут дань беру? Секир-башка хотел? Моя дань! Моя добыча! Твоя шакал старый, со спина подошёл, думал, глаз ёк? С Орда ссориться хотел? Смерти твоя хотел! Смерти и нашёл. Сейчас твоя секир-башка будет!
Испугался князь-захватчик, попятился. А на шум уж татары сбежались, дружину княжескую окружили, его самого по рукам-ногам, как барана, связали, саблями острыми грозят, зубы скалят. Взмолился пленник: "Отпусти меня, я за себя выкуп дам, злато, серебро, каменья драгоценные! Всё, что хошь, возьми, только жизнь не губи".
— Нет! Твоя богатства сам возьму, сёла пожгу, терем прикажу по брёвнышку разметать, а с тебя, собака, кожа сдеру, коврик сделаю.
Рванулся было князь, да вырваться не сумел. Сверкнула сабля острая — покатилась голова княжеская по сырой земле. Татаре же голову эту на копьё подняли, вокруг града провезли, пока лагерь сворачивали и костры гасили. Опосля ринулись конной лавой, войско убитого князя бить. А за ними и дружина выметнулась, Яр со товарищи. Как сказал Тагир, так и вышло — добыли Ярову князю земли того, кто на него войной шёл, а войско его частью побили, частью разогнали. Вернулись с победой к князю плату требовать. Тот сидит ни жив ни мёртв. Заплатишь по уговору — казна опустеет, не заплатишь — голову снять могут! Яр к князю — тот от него в покоях прячется, заперся, дрожит весь. Гридням кричит:
— Нету меня! Болен я тяжко! Опосля пусть приходят, недельки через две, а?
Разозлился Тагир, хочет мести, голову князю-обманщику отсечь обещает. Яр его успокоить поначалу пытался, потом плюнул.
— Сам князя из покоев вытащу и ответ держать заставлю. Жди меня тут, и вы, други, ждите. Не по-людски князь поступает.
Пошёл Яр князя к ответу призвать. Ратники перед дверью в покои встали — разметал, бояр раскидал, дверь дубовую, медью окованную, лавкой дубовой высадил. Глядь — нет князя! Окно закрыто, других дверей нет, сундуки на замки закрыты. Чудеса! Замаялся богатырь пропажу искать, да и сел на княжеское ложе, как на лавку. Ложе хрустнуло, под ложем охнуло. Смекнул витязь, где князь схоронился, руку под ложе запустил да и выволок обманщика за ногу.
— И не совестно тебе спасителей обманывать? Людей своих бросать? Не по-человечески поступаешь, княже! Подло это!
— И пусть подло! Зато живой. И казна при мне! А так отдашь всё, до последнего медяка, и сам по миру с котомкой? Не хочу! Князь я или не князь?
— Пока князь. Да боюсь, ненадолго.
— Ты мне вот не грози! Я тебя в дружину взял, босяка безродного, а ты меня стыдить вздумал?
— Не по-совести поступаешь, княже.
— Сам знаю! А что делать? Казна, считай, пустая, дочкам в приданое даже дать нечего!
— А ты всё равно дочерей в жёны самым смелым батырам обещал. Им приданое ни к чему.
— Троих только обещал! А у меня их семеро!
— Так всех семерых отдай.
— Не могу! Меньшие ещё совсем малые, за материн подол держатся.
— Ну так им пока и приданое ни к чему, а пока подрастут, и казна наберётся.
— Да пойми ты, чурбан медноголовый, боюсь я! Тебе хорошо, ты богатырь. А я? Стар я стал, болею вот… Пожалей князя, а? Не срами. Я тебе за это коня подарю. Аль хочешь — дом? Или сразу терем? Ну, что скажешь, богатырь?
— Скажу, что долг платежом красен, а уговор дороже денег. Пойдём, княже. А не пойдёшь, я сам тебя вынесу.
— Пойду, пойду… Уговорил, медведь этакий. Тихо-тихо! Не надо меня трогать! Я сам, так и быть.
Вышел князь к дружине да войску татарскому, повелел боярам сундуки со златом да серебром из казны взять и батырам отдать, в плату за оборону. Мамок с няньками кликнул, велел трёх старших дочерей привести. После обратился к Тагиру:
— Вот, всё честно, как уговаривались. И злато, и серебро, и дочки мои любимые. Не серчай уж, занедужил я малость, вот не сразу и…
— Добро, князь. В другой раз не обманывай, а то не послушаю друга, зарублю тебя.
Воротились татары в орду. Дочерей княжеских решили хану отдать, с каждой сундук серебра. Остальное себе оставили. Только Тагир к себе в юрту направился, как слышит топот конский. Прискакал всадник на буланом коне, спрыгнул наземь, поклонился в ноги.
— Прости, Тагир, я опять к тебе. Не будет мне житья у князя, обижен он, что я его стращал да совестил. Не простит.
— Ярхан, друг мой дорогой, мой дом — твой дом, и хватит об этом. А что до князя — так этих князей как костров в ночи, считать устанешь.
— Всё-то зубоскалишь, пройдоха. Расскажи хоть, как сумел ворога лютого споймать? Что за хитрость была?
— Ай, Ярик, сам не разгадал? Первая хитрость — костры да сор всякий, вид сделать, что осада долгая, давно тут стоим. Вторая хитрость — малым дозором навстречу поехать. Наши татарские лошади выносливые и лёгкие, быстрые да злые. А у вас и кони тяжёлые, и сами вы в кольчугах и латах. Повязать легко. Третья хитрость — запутать и напугать, а если бежать вздумает — голову отсечь.
— И правда, просто-то как! А я б не додумался.
— И!.. Не бери в голову. Пойдём спать, завтра долгий день будет.
Утром татарин поднял друга затемно, велел сесть на коня да ехать за ним. Недалеко и ехали, до холма ближайшего, вёрст пять примерно.
— Смотри, Яр, видишь, костров больших сколько?
— Много их, как звёзд в небе.
— Каждый костёр у одного племени, коша, куреня. Сколь костров, столь и племён в Орде.
— Так это ж тьма народа!
— Тьма-то тьма, да хан старый уже. Вот помрёт — сыновья Орду на части разорвут, как волки корову. Затем друг с другом биться будут, воевать, как ваши князья. Пропадёт Орда, растает, как снег под солнцем.
— Так это что ж получается? У вас и у нас всё одинаково?
— Так всегда было. Ай, рассвет уже. Пора обратно. Сегодня увидишь, как орда кочевать будет. Табунам да стадам сочная трава нужна, чистая вода. А здесь одна голая земля осталась. Год земля спать будет, год просыпаться, на третий год сочная трава нарастёт. вернуться можно будет.
— Так здесь раньше уж были? Вернулись?
— Не знаю. Когда возвращаются, когда нет. Йей… А по весне степь цветёт! Маков столько, будто ковёр красный от края и до края растянули! Раз таку красоту увидишь, навсегда степи своё сердце отдашь.
— Верю.
Лето прошло, а за ним осень, зима настала. Попривык Яр к кочевой жизни, с сородичами Тагира сдружился. Вместе с ними в набеги ходил, к князьям в наём, за-ради ратных подвигов. А как весна пришла, зацвела степь красными маками, будто зорька с неба на землю пала, от края до края землю затопила. Зашлось сердце у витязя от красы несказанной, слёзы на глаза навернулись. Так прекрасна была степь по весне, что полюбил он её, как родную землю. Ввечеру уж вернулся в стойбище, к другу своему давнему подошёл, да от избытка чувств слова молвить не может. А тот смеётся.
— Ай, Ярик, говорил я тебе, по весне в степь влюбишься! Смотри, разум от такой радости не растеряй! А то как с тобой говорить? Тебе слово — ты молчком, десять скажу — а ты сопли по полу тянешь.
— Да ну тебя, Тагирка. Всё насмешничаешь.
— Ожил что ль? От ума не отстал? От и славно.
— Кончай озоровать. Ты мне лучше вот что скажи. Год почти вместе кочуем, уже своим меня тут считают. Да и мне уж сроднилось как-то… Да только скучно мне. Данников поприжали, князьям тумаков навешали, печенегов прогнали вовсе, вся степь Орде досталась. Так неужто всё теперь, до конца дней лошадей пасти да коровам хвосты крутить?
— Йей, не кручинься, друже. Камы говорят, на Итиль-реке островов не счесть, а на одном островке древний клад зарыт. Остров тот не из песка, не из камней и земли, что лесом порастут, а из цельного камня белого.
— Клад? На кой он мне… Разве что швырять монеты по воде, как плоские камушки. Авось, на пару дней хоть какое-то развлечение будет. А после?
— Йок. Клад тот не простой. Злата, серебра, каменьев самоцветных не считай. Сор это, правду говоришь. А есть там меч-молния, на семи цепях к скале прикованный. Много батыров пытались его получить, да сами от него гибли. Дастся он в руки тому, кто сердцем чист. На другой же стороне скалы, бают, копьё летучее приковано, семижды семь цепей его держат. Разбить те цепи никто не может, их, говорят, Тенгри-хан ковал. А ежели кто цепи разбить изловчится да за копьё ухватиться успеет, унесёт его то копьё за тридевять земель, за тридесят рек, а что там будет, мне не сказали. Мал был, заснул, наверно.
— Всё шуткуешь опять?
— Да не шучу, что слышал, тебе рассказал.
— Ну, коли так, собирайся — поедем с тобой тот остров искать. Авось, и с мечом сдюжим, и про копьё узнаем.
— Ай, не спеши, Ярхан. Тот остров змей лютый сторожит, огнём дышит, сожрёт да не заметит. А коли змея поборем, дальше пойдём, так там дэв сидит, у него двадцать рук в каждой руке сабля острая. Много батыров он убил, и съел их с конями вместе, только косточки выплюнул!
— А мы ему бочку зелена вина поднесём. Выпьет да уснёт.
— Ай, смотрю, Ярка хитрым стал! Не будет он зелена вина пить, горькое оно.
— А мы его с мёдом хмельным смешаем. Так-то ж меня и опоил тот мужик полянский, когда вам в откуп меня выдал.
— Гляди-ка, ты и это прознал! Скоро сам ханом станешь, раз мудрый такой!
— Насмешник ты, Тагирка, да не сержусь на тебя. Друг ты мой и брат названный, а на братьев не гневаются.
— А и ладно, собираться пойдём. С другом дорога веселее.
Взяли они с собой мяса вяленого два мешка, лепёшек просяных, айрана, кумыса, бочку мёда да бочку зелена вина. Тагир ещё и мешочек перца прихватил, за пазуху сунул. Долго ли, коротко ли по степи на конях резвых ехали, встал на их пути берег Итиль-реки. Начали переправу искать. Лодку никто не даёт, как узнает, куда собрались. Кто ругается, кто слёзы льёт, молодых парней жалеючи. Рассердился Яр, выдернул из земли семь берёзок да две осинки, ивовой корой связал — плот получился. Дотянули его вдвоём до воды, погрузились с конями и поклажей вместе, да к белому острову отправились. Течение сильное, всё норовит мимо острова пронести али о камни разбить. Кое-как справились, пристали к берегу. Вывели лошадей на берег, начали поклажу сгружать. Только сгрузили — глядь, Змей коней жрёт. Одной пастью гнедого схватил, другой буланого, а третья башка то туда, то сюда тычется, себе кусок урвать хочет. Вот изловчилась да в буланого с другой стороны впилась. Яр озлился, меч свой выхватил, кинулся на змея лютого, все три шеи перерубил одним махом, как былиночки. Да только опоздал, кони-то уж дух испустили. Погоревали друзья, поклажу распределили меж собой и дальше пошли. Шли-шли, видят: впереди гора-не гора, холм стоит. Подобрались ближе, думали укрыться, ночь переждать, а холм-от поднялся, двадцать рук растопырил, глаз огромный открыл да как заревёт!
— Кто такие? Почему пришли? Почему мой сон прервали? Убью! Проглочу! Посеку!
Тагир вышел вперёд, поклонился дэву.
— Не ешь, не секи, не руби нас, грозный дэв! Мы тебе дань принесли. Два мешка вкусного вяленого мяса и две бочки мёда!
Дэв выслушал батыра, захохотал, будто гром прогремел. Вытащил из-за спины чашу огромную, чаша та размером с баню была.
— Лей сюда. На один глоток авось хватит, горло промочить. А мясо мне давай, есть буду. Понравится — просто убью, мучить не буду. Не понравится — живьём обоих съем.
Яр задрожал, но мясо дэву принёс. После выбили днища у бочек, с обоих враз в чашу вылили и мёд хмельной, и зелено вино. Смешались вино с мёдом, будто мёд один и есть. А дэв мясо съел, да от солёного, перчёного пить захотел. Поднял он чашу свою, начал мёд пить. А как выпил, уронил чашу и захрапел.
Прошли наши друзья мимо дэва тихонько, к заветной скале устремились.
На скале, цепями прикованный, бился меч-молния. Хоть с какой стороны подходи, грозит ударить. А цепи снять так и вовсе боязно. Тагир только цепь тронул, как меч вырваться из оков попытался. Кинулся тогда к мечу Яр, за рукоять схватил, цепи стряхнул, клинок к небу поднял. Ударила с клинка вострого в небо молния. Рвётся меч, из рук витязя выворачивается, хочет крови его испить. А Яр не сдаётся, держит меч, как положено, а остриём то в небо нацелит, то в камень упрёт. Тагир от меча попятился, за скалу зашёл. Глаз со страшного клинка не спускает, сам рукой по скале шарит, щель ли сыскать, чтоб укрыться, либо камень, чтоб от удара защититься. Нащупал палку какую-то, потянул… Меч же к нему рванулся, да Яр клинок удержал, вбок увёл. Перерубил клинок цепи кованые из небесного железа, что копьё держали. Копьё встрепенулось, вытянулось, на восход нацелилось, да в небо рванулось. А Тагир как вцепился в древко копья, так и полетел, за него держась. В мгновение в синеве небесной исчез, только золотая искорка сверкнула.
Заплакал тут Яр, на землю упал. Горько ему стало, что друга потерял, так горько, что и жизнь уж не мила. Поставил он меч меж камней, рукояткой заклинил, остриё к себе повернул. Сам на клинок бросился, смерти ища. А меч выскочил из щели в камнях, отлетел в сторону.
— Не буду тебя рубить, сердце чистое губить.
— Руби меня, меч, нет мне жизни без друга верного, спутника весёлого.
— Убивать не стану. А беде твоей помогу. Моя вина, что тебя испытывал, да цепи, что небесное копьё держали, перерубил, мне и отвечать.
— Да чем ты мне помочь можешь? Разве что знаешь, где друга моего искать, да мне скажешь.
— Отчего не знать? Знаю. Улетело копьё в страну рассветную, где растут деревья медные, с золотыми листьями да серебряными цветами. Там оно когда-то было деревцем, деревце то Тенгри-хан взял, древко копья выточил, а наконечник из солнечного луча сковал. Ежели друг твой копьё не выпустил, то сейчас оно в саду том стоит, тебя ждёт.
— Как же добраться-то туда, меч-молния? Крыльев-то ни у тебя, ни у меня нету.
— А ты меня послушай. Каждую ночь прилетает сюда тулпар, конь крылатый. Тут, на вершине скалы, родник с живой водой бьёт. Выпьет тулпар воды живой, сил наберётся — может трижды всю землю облететь, и не устанет. Пойди, стяни со змеева хвоста кожу, бурдюк сделай, воды этой набери. Пригодится. А как темнеть начнёт, на скалу заберись, да в камнях притаись. Как Тулпар начнёт воду пить, садись ему на спину и держись крепко. Захочет он тебя сбросить — и кататься будет, и скакать, и в реку нырять — терпи. Держись крепко. Как силы его на исходе будут, дай ему из бурдюка воды испить. Тут он твой станет. На нём и полетим друга твоего выручать.
— Спасибо за совет добрый. Чем тебе отплатить могу за доброту да подсказку?
— Имя мне дай, и всю твою жизнь служить тебе буду верой и правдой.
— Ну, коли так, имя тебе Яшен, что по-татарски молния.
— Доброе имя, мне нравится. А теперь поспеши — вечер скоро.
Пока богатырь шкуру с хвоста змея сдирал, пока отмывал, пока бурдюк сшивал да воду набирал, ночь на землю упала. Только и успел молодец за камнем затаиться, как с неба крылатый конь спустился. Припал конь к роднику, воду живую пьёт. Изловчился тут Яр, вскочил тулпару на спину, за гриву ухватился, к шее конской прижался. Хотел крылатый конь седока сбросить, а тот ни в какую. Уж тулпар и прыгал, и скакал, и в воду нырял, и по земле кататься пробовал! Всё без толку. Устал конь, встал как вкопанный, дышит тяжко. А Яр ему бурдюк с живой водой к морде, пей, мол, сил набирайся. Напился тулпар, да и позабыл, что без седока раньше летал. Как напился, в небо сиганул, крылья расправил, в рассветный сад полетел. Весь день летел, к вечеру только копытами медной земли коснулся. Скатился Яр с его спины на траву, чуть не порезался — трава-то тоже медная! Отпустил витязь коня крылатого, сам по саду пошёл, друга искать. Идёт и дивится — всё, как меч рассказывал, так и есть. Деревья стоят медные, листья на них золотые звенят, цветы серебряные. Тут и бабочки в воздухе висят, крыльями смарагдовыми не машут, и птицы статуэтками золотыми на ветках сидят, не поют. Долго ходил Яр по саду, чудесам дивился да друга искал. Притомился, на землю сел медную. Смотрит — стоит кто-то, за маленькое деревце держится. Подошёл — а то друг его, Тагир, только не дышит он, медью холодной стал, а халат златотканый — золотым. Звал друга богатырь, за плечи тряс, разбудить пытаясь — всё без толку. Закручинился тут он, заплакал, друга своего медного обняв. Упали слезинки на плечо медного юноши — халат снова мягким стал. На лицо слеза попала — вот уж не медный, а такой, как раньше, Тагир. Упали слёзы горючие на грудь юноши — задышал он, глаза открыл, друга обнял.
— Спас ты меня, Ярхан. Как нашёл, как разбудить от сна зачарованного смог?
— Если б мне Яшен, меч-молния, не помог, не подсказал, умер бы я сам от горя и тебя бы спасти не мог, его благодари.
— Он тебе помог, ты мне, а вместе небось втрое сильнее станем.
Смотрят — а сад медный оживать стал. Трава зазеленела, шёлковой стала, деревья листьями шелестят, белые цветы ароматом волшебным бабочек манят разноцветных, что вокруг порхают, птицы поют, а на полянке, где пустое поле медное было, пасётся табун тулпаров, крылатых лошадей, за ними юрта из белого войлока, златом да жемчугами шитая. Возле юрты девушки юные, одна другой краше, улыбаются, героев к себе зовут. Вошли оба юноши в юрту, стали там жить, девы небесные им жёнами стали, табуны тулпаров, как облака, множились, и дети народились героями. А меч Яшен? До сих пор на почётном месте лежит, рассветную страну оберегает. Я там проездом был, кумыс из рукава пил, свежим ветром закусывал. А пригласят сказки баить, так и снова пойду.